– Пропусти, – прорычал Вулф, словно пес, готовый к прыжку.
– Нет, – я загородил ему дорогу. – Кругом стекло, чего доброго останетесь без скальпа или перережете себе горло. Подождите, сейчас придумаю какой-нибудь свет.
– Теодор! – завопил он через мое плечо. – Теодор!
Даже в тусклом свете звезд было видно – по комнате пронесся ураган. Послышался голос Теодора:
– Да, сэр. Что случилось?
– Ты как там, нормально?
– Нет, сэр. А что…
– Ты ранен?
– Нет, не ранен, но что случилось?
Что-то зашевелилось в углу, где находилась комната Теодора, и я услышал, как падает и разбивается стекло.
– Свет у тебя есть? – выкрикнул я.
– Откуда, весь вырубился…
– Тогда стой на месте, черт возьми, пока я не притащу свет.
– Стой и не двигайся! – проревел Вулф.
Я кинулся в кабинет. Когда вернулся, обыватели с улицы уже вовсю обсуждали происшествие – кто из открытых окон своих домов, а кто и у дверей нашего. Но нам было не до них. При свете фонарей мы увидели такое, что забыли обо всем на свете. Из тысячи стеклянных пирамид и десяти тысяч орхидей многие остались неповрежденными, но об этом мы узнали только позже, на первый же взгляд картина была ужасная. Бродить по джунглям из разбитого и зубастого стекла, которое откуда-то свисало, агрессивно скалилось со скамеек, из-за растений, норовило уколоть снизу, – даже при свете было занятием не из веселых; но Вулф должен был это видеть, равно как и Теодор, который не пострадал физически, но совершенно озверел, и я даже думал, что от ярости он задохнется.
Наконец Вулф добрался до того места, где росли с десяток роскошных орхидей-эпифитов, его нынешняя радость и гордость. Он осветил фонарем надломленные и загубленные стебли, листья и клубочки, украшенные россыпью из битого стекла, повернулся и негромко сказал:
– Можем идти вниз.
– Через два часа уже солнце встает, – проскрипел сквозь зубы Теодор.
– Знаю. Нам нужны люди.
Из кабинета мы позвонили Льюису Хьюитту и Г.М. Хоагу, а уж потом – в полицию. Впрочем, к тому времени патрульная машина уже стояла около нашего дома.