Казанова в клетке под покрывалом вдруг издал каркающий звук, напугав обоих гостей.
– Попугай, – объяснила я.
– Le perroquet, – перевел инспектор для своего начальника.
Тот важно кивнул.
Шум в передней возвестил возвращение Ирен… одетой, как я и опасалась, в мужской костюм.
Инспектор вскочил с кресла; я последовала его примеру.
– Время? – требовательно спросила примадонна.
– Четыре минуты, мадам, – признал он.
Ирен сгребла револьвер со стола и сунула его в карман сюртука.
Ее волосы были забраны наверх в прическу, небрежность которой только придавала хозяйке очарования. Вообще-то, на этот раз она и не старалась походить на мужчину, хотя однажды я уже была свидетельницей блестящих способностей Ирен к подобному перевоплощению. Однако теперь ее костюм служил не для обмана, а лишь для скорости и удобства – или так мне тогда показалось. Даже я в глубине души признавала, что женская версия мужского костюма, например вроде той, что Сара Бернар надевала для работы над скульптурами в своей студии, была не лишена определенного обаяния. Но Бернар предпочитала светлые тона, как американский писатель Марк Твен, в то время как Ирен была одета в черное: сюртук и брюки из тонкой шерсти, изящные ботинки на достаточно высоком каблуке. Облик смягчал лишь повязанный на шее шелковый шарф цвета слоновой кости.
Инспектор ле Виллар посмотрел на нее настороженно:
– Знаете ли вы, мадам, что вас могут арестовать за появление в таком виде в общественных местах?
– Неужели? Уверена, что в компании инспектора и самого префекта полиции я смогу заниматься делом, не отвлекаясь на подобные пустяки. Думаю, что для места преступления подойдет именно такой костюм. Предлагаю вам самим проверить, права ли я. – Она повернулась ко мне: – Нелл, не жди меня. Я могу вернуться нескоро.
– Разумеется, я и не собираюсь ждать, – твердо ответила я. – Я еду с тобой.
Даже не понимавший ни слова по-английски мужчина сообразил, что я собираюсь делать. Не будь сложившаяся ситуация настолько напряженной, меня бы позабавило наблюдение за последовавшей реакцией французов, почти такой же возмущенной, как и при появлении Ирен в ее непривычном для дамы костюме.
Они заговорили разом, по-французски, сначала друг с другом, потом обращаясь к Ирен и, наконец, ко мне. Они приказывали, они умоляли. Убеждая и бранясь, они дошли до грани истерики, что весьма свойственно французам, когда они достаточно распалятся.