Он приносит собственное пойло – крепкий напиток из краев более диких, чем способно нарисовать самое живое воображение. Однако опьянение никогда не сбивает его с ног, лишь приводит в еще более восхитительное буйство.
Когда языки костра взметаются высоко и скрипки воют волчицами, он танцует вместе с цыганами. Его грубые ботинки, кажется, разбивают землю в прах, не прикасаясь к ней. Цыгане танцуют подобно демонам, он же – сам дьявол. Мне доводилось видеть безумный вихрь тарантеллы на юге Италии и кружащихся дервишей Афганистана, но ничто не сравнится с его танцем. Его неистовством. Лихорадкой. Нечеловеческой энергией. Он пляшет в одиночку, пока скрипачи стирают руки в кровь и, обливаясь п́отом, замолкают один за одним.
А он продолжает плясать. Когда наконец он падает в изнеможении, к нему подбегают девушки, чтобы напоить водой. Он лапает каждую и, окруженный целым гаремом, требует еще вина и еще женщин.
Он просто берет их и никогда не платит за удовольствие, а цыгане позволяют и даже поощряют такое нарушение законов любого приличного общества и их собственного древнего, жестокого и практичного кодекса.
К примеру, пока Тасарла выбрасывает для меня карту Повешенного, он, словно султан, возлежит на куче ковров с расстегнутыми штанами и по очереди распускает шнуровку на корсажах трех молоденьких цыганок, обнажая их груди, словно домохозяйка, придирчиво выбирающая на рынке яблоки.
Ему нет и двадцати, но, как и все мужчины, он требует девушек моложе себя, даже если им всего двенадцать лет.
Хотя однажды мне довелось наблюдать, как он подобрался сзади к одной из цыганских матрон, лет сорока, возившейся у костра, и неуклюже обнял ее, шаря в бесчисленных слоях домотканых юбок. Мужчины смеялись, скрипки визжали и стонали, а золотые монетки на платках звенели от вожделения.
Даже меня поражают смелость и безрассудство, на которые толкает его алкоголь.
Цыгане – грубый народ, подчиняющийся только законам клана, странным и диким. А дикость невозможно изучать, не попав под ее очарование. За время долгих путешествий мне стало ясно, что цивилизация – не более чем бархатная перчатка, натянутая на стальной кулак, которого так жаждет человечество.
Я еще не знаю, как именно использую его, но не сомневаюсь, что найду ему применение.