– Любопытно.
– Хорошо. Позвольте еще один вопрос? Вам сколько лет?
– Двадцать два года.
– Всего двадцать два… И какая же нелегкая привела вас в этот забытый богом и людьми край?
Гончаров снова коротко засмеялся:
– У нас получается едва ли не исповедальный вечер.
– Не хотите, не отвечайте. Вы сами подвели к исповедальности.
– Хорошо, отвечу. – Поручик перебросил ногу на ногу. – Бессмысленное столичное существование. Скука, однообразие, отсутствие какой-либо реальной цели.
– Вы из состоятельной семьи?
– Весьма. У меня есть все, и нет ничего.
– Полагаете, здесь вы что-либо найдете?
– Пока не знаю. По крайней мере, мне здесь интересно. Экзотика!
– Смею вас огорчить. Здешняя экзотика через пару месяцев станет адом, и вы пожелаете немедленно бежать отсюда. Вы возненавидите окончательно не только здешнюю публику, но и самого себя.
– Возможно, – согласился Никита Глебович. – По крайней мере, потом будет о чем вспоминать.
– Если это «потом» у вас наступит.
– Но у вас ведь оно наступило?!
– Наступило. На каторге.
– На пожизненной. Я же в любой момент могу покинуть эти гиблые места.
– Возможно. Но пока что мы с вами, господин поручик, здесь на равных. Я – каторжанин, и вы – также. И привилегия у вас только в одном: вы можете меня наказать, я вас – нет. Хотя и это спорно.
Гончаров не сразу оценил остроумный ход каторжанина, затем рассмеялся громко и с удовольствием.
– Браво! Значит, между нами есть нечто общее?
– Всего лишь часть суши, на которой мы располагаемся.
Гончаров посидел какое-то время в размышлении, поднялся, подошел к буфету, вынул оттуда хрустальный штоф с водкой, две рюмки, поставил на стол.
– Предлагаю выпить.
– Вот с этого все и начинается, – заметил с ироничной улыбкой пан. – Вначале вы будете искать собутыльника, затем станете пить по-черному. В полном одиночестве. А отсюда родится жестокость, озлобленность, ненависть ко всем и вся.
Никита Глебович отрезал кусок вяленой оленины, кивнул на нетронутую рюмку.
– Брезгуете?
– Просто не пью.
Возле дома стали грызться собаки, поручик подошел к окну, посмотрел вниз, беззлобно чертыхнулся, вернулся обратно.
– Все здесь интересно. Интересно и страшно. Но вы правы – когда-нибудь все это обрыднет. – Налил себе повторно, выпил, затем испытующе посмотрел на каторжанина. – Еще один вопрос. Вся эта чушь о вас и Софье Блювштейн…Понимаете, о ком я?