От подобного предложения Изюмов совсем растерялся.
– Так ведь, Гаврила Емельянович… Неожиданно как-то. Как прикажете-с.
– Приказываю, – коротко засмеялся тот и решительно двинулся по ступеням наверх. – Почаевничаем, побалагурим, повспоминаем былые славные дни.
…Директорский кабинет за эти годы мало в чем изменился – та же старинная тяжелая мебель, непременный набор горячительных напитков в буфете, мягкие, черной кожи кресла.
Гаврила Емельянович мимоходом указал бывшему артисту на одно из кресел, подошел к буфету, насмешливо оглянулся на Изюмова:
– А может, чего-нибудь покрепче, нежели чай? Водочки, к примеру. Или коньячку!
– Гаврила Емельянович, это будет совсем уж бесцеремонно с моей стороны! – Бедный артист от окончательной растерянности совсем не знал, куда девать озябшие руки и где пристроить помятую шляпу. – Готов-с выпить любой напиток, который вами будет предложен.
– Значит, коньячок?
– Так точно-с.
Филимонов оглянулся, неожиданно рассмеялся высоким едким хохотком.
– Все-таки вам, Изюмов, следовало служить в армии. Никак не способны избавиться от солдафонского «так точно».
– Виноват, Гаврила Емельянович. Это от волнения-с.
– Отчего волноваться, любезный? Разве я пугало какое? Или по службе самодурничаю?
– Не самодурничаете и не пугало, а от неловкости все одно тело сводит. Все артисты при вашем виде в обморок падают.
– Вы давно уже не артист, поэтому в обморок валиться никак не следует, – Филимонов снова засмеялся, поставил на стол два фужера с мягкой коричневой жидкостью, усилием руки усадил на место артиста, пожелавшего встать, расположился напротив. – Ну-с, за встречу?
– С непременным почтением, Гаврила Емельянович. Даже не представляю, какие слова надобно произнести.
– Ничего не произносите. Пейте.
Изюмов решил было лишь пригубить бокал, но, заметив, что директор осушил посудину до дна, также последовал его примеру.
Филимонов заел коньяк долькой лимона, предложил гостю проделать то же самое, откинулся на спинку кресла, внимательно посмотрел на бывшего артиста.
– Что же привело вас к театру, господин хороший?
От вопроса артист на миг растерялся, но тут же нашелся, объяснил:
– Без театра я, Гаврила Емельянович, не человек. Инфузория!.. Все годы, пока маялся на каторге, только и мечтал оказаться в этих стенах.
– И в каком качестве? – вскинул брови директор. – Неужели артистом?