Теперь там железнодорожная колея, а тогда обыкновенное ухабистое шоссе с гравийным покрытием.
Из Тынды мне пришлось проехать еще севернее, в Беркатит, туда, где начиналась разработка угля в Нюренгри, где теперь уголь гребут прямо экскаваторами. И эта командировка продолжалась неделю. Когда возвращался обратно, выпали снега. Очень красива местная тайга в любое время года. В особенности же нарядна она в пору первых снегопадов, когда хвоя ели, пихты, сосны кажется еще зеленее на белом фоне, когда золотистые ветви лиственниц сияют особенно ясной янтарной свежестью, когда алые, почти лиловые, ярко красные кустарники еще не потеряли всей листвы. Что за снегопады были в ту раннюю осень!
И вот тут-то сама действительность преподнесла мне разгадку «песка». Оказывается, эти дощечки с надписью «песок» теперь лишь едва-едва поднимались над высоченными сугробами. А знать, где найти песочек в эту пору ой как надо. На каждом подъеме машина буксует, вот тут и нужно добраться до песка, чтобы подсыпать под колеса. Так просто, а догадался не сразу.
…Мы уже возвращались домой в предместье Нью-Йорка из путешествия в Вашингтон, простившись с приветливой гостиницей на самом берегу Потомака, где провели ночь. Ноги мои уже не повиновались, – так много вчера было исхожено по столице США, по музеям и примечательным местам. Вдобавок допоздна провели в поездке, – мой родственник, показывавший мне Америку, решил встретиться со своим другом, бывшим его кишиневским подчиненным, инженером, живущим теперь в сотне километров от Вашингтона, и познакомить нас. Душа пресытилась впечатлениями. Теперь все встречное пробегало перед глазами сплошной цветной мешаниной. И вдруг увиденная меж деревьев скульптура (со спины) чем-то заинтересовала, и интуиция не подвела меня. По моей просьбе остановили машину, моих спутников это немного расстроило, так как путь предстоял немалый, а уже перевалило за полдень. Они неохотно последовали за мной и были немало удивлены, когда увидели, как я, оживившись, зашагал к громадному памятнику, декламируя в полный голос стихи. Да еще на украинском языке… Ну не сумасшедший?!
Высоченная скульптура Тараса Шевченко была просто необыкновенно хороша. И великий кобзарь был представлен не лысеющим старичком с обвислыми усами, в шубе и папахе, каким он чаще всего предстает перед нами на портретах или в иллюстрациях к его книгам. Здесь он явился молодым, стройным красавцем, одетым по питерской моде, скорее всего, времени своей учебы в Академии художеств или сразу после нее, когда жил в тесной дружбе со знаменитыми Карлом Брюлловым, Нестором Кукольником, Михаилом Глинкой. Неожиданно увидев этот памятник почти в центре Вашингтона, я не мог не умилиться. Это ж надо, Америка преклоняется перед бывшим крепостным украинским крестьянином. У меня к Тарасу Григорьевичу с детства особое отношение. Мальчиком я увидел в свежем номере журнала «Мурзилка» возможность получить маленький «Кобзарь»: нужно было вынуть четыре средних листочка, разрезать, свернуть их вдвое, разрезать и опять сложить вдвое, получившуюся тетрадочку скрепить. Получилась книжечка с репродукциями его рисунков и гравюр, со стихами. И я сразу же запомнил наизусть «Як умру, то поховайте…», «Думы мои, думы мои…» и другие его вирши. Так с малолетства, одержимый рисованием и стихами, я, выражаясь высоким слогом, поместил в свое сердце Кобзаря Украины. Тогда я долгие деревенские вечера проводил с огромными однотомниками Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Но это все же были люди из особого рода, – офицер, дворяне. Шевченко же, что называется, из простонародья. И вот каких вершин достиг. Значит, и я могу научиться рисовать, писать стихи… Может быть и даже наверно, я не думал так впрямую, а сработало подсознание. Во всяком случае, к Шевченко у меня привязанность, может быть даже влюбленность, проявилась с раннего детства. Конечно, позже у меня завелись роскошные издания его книг. Но тот, крохотный «Кобзарь», с бледными репродукциями до сих пор нередко возникает перед глазами…