.
Отец всегда был сторонником воды и мыла, но под этим не было научной основы. Его наставник, доктор Филлипс, начавший практиковать в 1850 году, так комментировал слухи, доходившие до Франции: «Чего ж от них еще и ждать, от лягушатников».
Когда же отец вернулся из Эванстона, ничто больше не казалось ему достаточно чистым. Он стал пользоваться резиновыми перчатками и йодом, а инструменты кипятил или обжигал, особенно тщательно, когда имел дело со столбняком.
Эти холодные липкие перчатки меня охладили… и я все-таки со смущением убедилась, что внизу вся мокрая.
Я не стала заострять на этом внимания, отец тоже. Вскоре он помог мне слезть и отвернулся снять перчатки, пока я натягивала панталоны. Когда я приняла приличный вид, он открыл дверь и проворчал:
– Нормальная, здоровая женщина. С деторождением не должно быть никаких хлопот. Рекомендую несколько дней воздержаться от половых сношений. Как я понял, ты пользовалась «французским мешочком». Верно?
– Да, сэр.
– Хорошо. Если так и будешь ими пользоваться – каждый раз! – и осмотрительно вести себя на людях, серьезных проблем у тебя не возникнет. Хм… как ты, не против еще разок прокатиться в двуколке?
– Нет конечно – почему я должна быть против?
– Тем лучше. Мне передали, что последний ребенок Джонни Мэй Айгоу заболел, и я обещал выбраться к ним сегодня. Ты не попросишь Фрэнка запрячь Дэйзи?
Это была долгая поездка. Отец взял меня с собой, чтобы рассказать мне об Айре Говарде и его Фонде. Я слушала, не веря своим ушам… но ведь это говорил отец, единственный надежный источник информации.
– Отец, я, кажется, поняла, – сказала я наконец. – Но чем же это отличается от проституции, если отличается?
Отец пустил Дэйзи трусить, как ей вздумается.
– Что ж, это, пожалуй, тоже проституция, в широком смысле слова, хотя здесь оплачивается не сожительство как таковое, а плод этого сожительства. Фонд Говарда платит тебе не за то, что ты выходишь замуж за их кандидата… и ему – не за то, что он женится на тебе. Тебе вообще не станут платить, только ему – за каждого рожденного тобой и зачатого им ребенка.
Я сочла эти условия унизительными. Пусть я не принадлежу к женщинам, борющимся за право голосовать, но все-таки это нечестно. Кто-то там меня осеменит, потом я буду стонать и вопить, как моя мать, когда рожает, а деньги заплатят ему. Я вспылила: