Чрезвычайно важной и неординарной в свете сказанного является давняя и особенно актуальная сейчас проблема соотношения свободного поиска ученого (сообразно своим интересам и наклонностям) и, так сказать, социального заказа. История науки убеждает, что всегда (в том числе и в наше рациональное и практичное время) ведущим стимулом подлинного ученого является научная любознательность, снедаемость любопытством в высоком смысле (характерно в этом отношении высказывание физика Ф. Лондона, в своей нобелевской речи заявившего, что он всю жизнь готов был платить за возможность заниматься наукой, а платят ему). Можно заметить, что чем выше степень цивилизованности общества, тем в большей степени оно осознает необходимость создания максимальной свободы, наилучших условий ученым и коллективам, подтвердившим свою плодотворность. Другое дело, что любой ученый, даже максимально свободный от политического, экономического, религиозного и прочих принуждений в своем выборе проблем, объектов и путей исследования в действительности выражает (часто даже не ощущая того) объективные потребности и тенденции данной эпохи. Впечатление независимости «чистой» науки, ее целей и задач порождается как раз незаметностью, неотчетливостью того, как общественные потребности улавливаются наукой. Выбор ученого всегда производится из существующих культурных ресурсов, уже сложившейся социокультурной среды, ею в значительной степени формулируются методологические ориентиры исследования, его установки и нормы.
Таким образом, перефразируя К. Маркса, можно сказать, что история науки делается людьми, но в условиях и обстоятельствах, от них не зависящих.
Здесь мы подходим к «внутренней» социальности научного познания. Воздействие социокультурного поля, о котором говорилось выше, может носить, особенно в ситуации выбора, определяющий характер. Одни и те же природные или общественные явления и их оценки могут оказаться в фокусе внимания науки в определенный период, в той же степени игнорируясь или отвергаясь в иной социокультурной ситуации. Гелиоцентрические идеи развивались уже за 18 веков до Коперника Аристархом Самосским, причем отнюдь не из чисто умозрительных соображений или в результате счастливой и случайной догадки (как это представляется в некоторых учебниках), а в итоге скрупулезного анализа наблюдений. Однако эти идеи пришлись не ко двору в культуре поздней античности и Средневековья, даже учение Аристотеля ассимилировавшего лишь после строжайших фильтров христианской доктрины. А вот в эпоху Возрождения, благодаря не столько новым астрономическим открытиям, сколько радикальным изменениям во всей культуре (начало капиталистических отношений, гуманизм, реформация), гелиоцентрические представления Аристарха и «сумасшедших пифагорейцев» оказались как нельзя впору. (См. главу 5).