Те, кому выпало присутствовать при исходе души из тела, знают, что некая тайна скрывает сам момент перехода – да так, что и гадательно об этом рассуждать не следует.
Мы ведь недаром молимся о «христианской кончине, безболезненной, непостыдной, мирной», и недаром отмечаем, что таковой удостаиваются праведники. Задумывались бы о смертном часе (есть ведь и молитвенные слова о даровании памяти смертной) – усерднее бы молились.
А что касается того, что трагедия – это из театра, то не на пустом же месте. Люди смотрят трагедии, сопереживают, плачут – ради утешения, ради смягчения чувства трагичности бытия. В свое время Аристотель создал понятие катарсиса, очищения, которое испытывают люди, посмотревшие правильно написанную трагедию. А правильная – это та, которая и вызывает катарсис; в этом смысле современные боевики с морями крови и горами трупов – не что иное, как профанация темы смерти, способная лишь притупить, заглушить, исказить человеческое ее переживание. Да, нам даровано утешаться в молитве, но бесспорно и то, что утешение нам необходимо. И даже если принять во внимание, что для почившего смерть означает новую, лучшую жизнь, для близких это, тем не менее, утрата. А для дела, которому покойный служил, его смерть может оказаться гибельной.
…Тема трагичности бытия с особой силой звучит в Евангелии от Луки. Рассмотрим соответствующее место (главы 12–13). После череды притч, завершающихся притчей о том, что кому много вверено, с того больше взыщут (Лк. 12, 48), – в совокупности их можно определить как притчи об ответственности – Господь с силой восклицает (ст. 49–50): Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится! Огонь здесь – очищающая благодать Нового Завета, – но огонь устрашает, и это находит отклик в другом месте новозаветного Писания: Страшно впасть в руки Бога живаго! (Евр. 10, 31). Уже сам глагол «впасть» несет в себе представление об опасности: впадают в грех, в искушение, в погибель – и в руки Господа.
А вот Христос, говоря, что желает, чтобы возгорелся огонь, что Он томится, пока не свершится Его крещение (а свершится оно на Кресте), являет полноту мужества. Однако страшная сила смертных мук такова, что и Сам Господь, совершенный Бог, – но и совершенный человек, – молится о том, чтобы чаша сия по возможности была отвращена от Него; и молится в смертном ужасе, до кровавого пота, трижды приступая к этой молитве (об этой троекратной молитве и сказано трижды – см. Мф. 26, 38–44; Мк. 14, 33–41; Лк. 22, 41–44). Так что боюсь, что «оптимистическое» отношение к смерти является попыткой умаления того подвига, который предпринял Взявший на Себя грехи мира –