И он в третий раз стал перечитывать статейку в журнальчике.
Статейка последними словами поносила Есенина. Где полагается, стояла подпись: «Олег Леонидов».
Я взял из рук Есенина журнальчик, свернул его в трубочку и положил в карман.
– О Пушкине и Баратынском тоже писали, что они – прыщи на коже вдовствующей российской литературы…
Есенин ловил ухом и прятал в памяти каждое слово, сказанное о его стихах. Худое и лестное. Ради десяти строк, напечатанных о нем в захудалой какой-нибудь газетенке, мог лететь из одного конца Москвы в другой. Пишущих или говорящих о нем плохо как о поэте считал своими смертельными врагами.
В одном футуристическом журнале в тысяча девятьсот восемнадцатом году некий Георгий Гаер разнес Есенина.
Статья была порядка принципиального: урбанистические начала столкнулись с крестьянскими.
Футуристические позиции тех времен требовали разноса.
Годика через два Есенин ненароком обнаружил под Георгием Гаером – Вадима Шершеневича.
И жестким стал к Шершеневичу, как сухарь. Я отдувался. Извел словесного масла великое множество – пока сухарь пообмяк с верхушки.
А по существу так до конца своих дней и не простил он от полного сердца Шершеневичу его статейки.
Рыча произносил:
– Георгий Гаер.
Стояли около «Метрополя» и ели яблоки. На извозчике мимо с чемоданами – художник Дид-Ладо.
– Куда, Дид?
– В Петербург.
Бросились к нему через площадь бегом во весь дух.
На лету вскочили.
– Как едешь-то?
– В пульмановском вагоне, братцы, в отдельном купу красного бархата.
– С кем?
– С комиссаром. Страшеннейшим! Пистолетами и кинжалищами увешан, как рождественская елка хлопушками. А башка, братцы, что обритая свекла.
По паспорту Диду было за пятьдесят, по сердцу восемнадцать. Англичане хорошо говорят: костюму столько времени, на сколько он выглядит.
Дид с нами расписывал Страстной монастырь, переименовывал улицы, вешал на шею чугунному Пушкину плакат: «Я с имажинистами».
В СОПО читал доклады по мордографии, карандашом доказывал сходство всех имажинистов с лошадьми: Есенин – вятка, Шершеневич – орловский, я – гунтер.
Глаз у Дида был верный.
Есенина в домашнем быту так и звали мы – Вяткой.
– Дид, возьми нас с собой.
– Без шапок-то?..
Летом мы ходили без шапок.
– А на кой они черт!?
Если самому восемнадцать, то чего возражать?
– Деньжонки-то есть?..
– Не в Америку едем.