– Меня тошнит от криминального чтива, – попытался изобразить эстета Ефим.
Секунду отец смотрел на проявившего непокорность сына, потом заявил:
– Велено сидеть в саду и читать Маринину всем!
От его спокойного, глуховатого голоса мне стало так страшно, что я чуть не лишилась чувств.
Утром, около десяти, ко мне поскреблась Тина.
– Сделай доброе дело, – заговорщицки прошептала она, – сходи к папе в кабинет и узнай, какое у него настроение. Обычно он больше двух часов не злится, но вчера прямо совсем раскипятился. Кстати, смотри, что у меня есть!
И она вытащила из кармана вставную челюсть, омерзительно натуральную, с выбитыми передними зубами.
– Вот, – принялась пояснять Тина, – натягиваешь, и всем кажется, что тебя избили… Ну и как?
– Лучше сними скорей, – испугалась я. – Глеб Лукич еще, не дай бог, увидит.
Тина засмеялась, но как-то нервно и натянуто:
– Нет, папулька у нас не злопамятный. Наорет на всех, кулаками помашет, а потом подарки делает. Он уже раз десять нам с Радкой запрещал веселиться. Голову даю на отсечение – сегодня приедет к ужину и привезет всем что-нибудь замечательное. В прошлый раз, месяц тому назад, он тоже летал на реактивном помеле, а потом Радке досталась шубка, а мне – браслетик с изумрудиками. Ну иди, сунь голову в кабинет и спроси: «Глеб Лукич, можно?» Если рявкнет «занят», быстро убегай, значит, еще не отошел. А ежели улыбнется – «залетай, Лампа», то все в порядке.
– И что я ему потом скажу? Зачем пришла?
Тина призадумалась:
– Денег попроси, скажи, хочешь по магазинам пошляться, он не удивится! Ну давай, иди!
– Сама почему не хочешь? – сопротивлялась я.
– Вдруг он еще злой, – бесхитростно пояснила Тина. – Пусть уж лучше на тебя наорет!
И она вытолкала меня из спальни. Ругая себя за мягкий, податливый характер, я дошла до кабинета хозяина, осторожно поскреблась в дверь, не услышала ответа, приоткрыла ее и спросила:
– Можно?
Глеб Лукич сидел спиной к двери.
– Можно? – повторила я, думая, что он не услышал меня.
Но он не шевелился. Удивленная сверх меры, я дошла до кресла, взглянула на поджарую, спортивную фигуру и завопила от ужаса.
У хозяина не было лица. Все пространство от волос до шеи покрывала толстая буро-коричневая корка запекшейся крови. Всегда аккуратно причесанная шевелюра торчала дыбом, там, где ранее проходил ровный пробор, виднелось отверстие, черное, круглое, жуткое.