Эйлин отправилась в спальню и села на свою кровать. Мама курила, стоя у окна.
– Что случилось, я не поняла?
Мама указала на комод:
– Это бумаги о натурализации. Иди посмотри. И поздравь меня: с сегодняшнего дня я гражданка Соединенных Штатов.
– Поздравляю, – сказала Эйлин.
Мама грустно улыбнулась между затяжками:
– Я уже давно подала заявление. Отцу не говорила, думала сделать ему сюрприз – пригласить на церемонию принятия присяги. Ему было бы приятно стать моим поручителем. А потом захотела его обидеть и позвала вместо него кузена, Дэнни Глашина.
Эйлин кивнула: в бумаге стояло имя Дэнни. Документ выглядел солидно, будто его до́лжно хранить сотни лет. Да что там – пока существует цивилизация.
– Теперь жалею, да поздно. – Мама невесело рассмеялась. – Твой отец очень уважает всяческие ритуалы.
Эйлин толком не поняла, о чем говорит мать, но решила, что та имеет в виду привычку отца все делать как положено, даже в мелочах. Она и сама часто наблюдала, как он под локоть поддерживает перебравшего клиента, прислоняя его к стойке, да так, что тот и не заметит, что ему помогли; как за работой не уронит ни одного стакана, не прольет ни капли виски; как аккуратно причесывается, волосок к волоску. Несколько раз она видела, как отец помогал нести гроб на похоронах. Казалось, нет в мире задачи важнее, чем держать ровно спину, смотреть прямо перед собой и не сбиться с шага, спускаясь с мертвым грузом по ступеням церкви под звуки волынок. Отчасти поэтому люди так его уважали. И мать, наверное, тоже.
– Никогда не влюбляйся, – сказала мама, убирая бумаги в ящик бюро – тот самый, где раньше хранилось кольцо. – Только сердце себе надорвешь.
2
Летом пятьдесят второго года мама Эйлин объявила удивительную новость: она беременна. Эйлин ни разу не видела, чтобы родители хотя бы за руки держались. Если б не рассказы тети Китти о том, что мама с папой познакомились в танцзале и прославились как первоклассные плясуны, Эйлин была бы уверена, что они и не прикасались друг к другу никогда. А вот поди ж ты – мама беременна, не хуже других. Чудеса, да и только.
Мама бросила работу на часовом заводе и целыми днями сидела на диване, вязала одеяльце для малыша. Довязав последний уголок, взялась за чепчик. Потом кофточку, потом пинетки – все белоснежное. Крошечные одежки хранились в фигурном платяном шкафу, связанные очень искусно, плотным узором, с аккуратными ровными рядами. Эйлин и не знала, что мама умеет вязать. Может быть, мама вязала раньше – для родных в Ирландии или на продажу? Спрашивать Эйлин не решалась. Не отважилась даже попросить разрешения потрогать мамин выпирающий живот. Чтобы хоть как-то приблизиться к малышу, она тайком разглядывала связанные мамой вещи – гладила, прижимала к щеке. Однажды, когда мама уже легла спать, Эйлин взяла спицы, еще теплые от рук. На спицах болтался недовязанный башмачок. Эйлин старалась вообразить ребенка, который будет жить с ней рядом, чьи щечки она будет покрывать поцелуями, – а представлялось уменьшенное лицо матери с тем слегка удивленным выражением, какое появлялось у нее, когда Эйлин подходила приласкаться. Если очень сильно сосредоточиться, вместо маминого лица появлялось улыбающееся личико младенца, такое светлое и счастливое. Эйлин твердо решила, что подружится с будущим братиком или сестричкой. И полюбит его совершенно по-особенному, отдельно от родителей.