С презрительным выражением на лице Абель рассказывал, как Хейханен стал уделять значительную часть своего времени в США молодой скандинавской блондинке примерно двадцати пяти лет, которую вынужден был признать «довольно-таки привлекательной». Между тем в России Хейханен оставил жену и маленького сына, к которому, о чем не раз говорил Абелю, «был очень привязан».
Абель жаловался, что Хейханен вел в Нью-Йорке недостаточно активный образ жизни и изоляция пагубно сказывалась на уровне его знания английского языка.
– Я неоднократно советовал ему проводить как можно больше времени с американцами, – сказал он, – потому что хотел, чтобы его акцент не привлекал к себе излишнего внимания. Мне постоянно приходилось твердить ему об этом, потому что его речь отличалась заметной неправильностью.
Абель рассказал, что с декабря (1956 года) Хейханен-Маки стал якобы замечать за собой слежку, занервничал, весь издергался. Однако когда Абель встретился с ним в следующий раз – в начале этого года, – он уже казался вполне уверенным в себе. Абель задним числом понял, что в декабре Хейханена без шума взяли в оборот агенты ФБР и его следующие встречи с Абелем проходили по указке федеральных властей.
В апреле этого (1957) года Абель встретился с Хейханеном в последний раз и приказал ему бежать из страны. Он вручил ему двести долларов и фальшивое свидетельство о рождении. Абель полагал, что если к тому моменту Хейханен уже сдал его ФБР, то нельзя было исключить возможности фиксации той встречи на фотографии и магнитофонную запись. Когда Абель говорил об этом, мне вспомнились слова прокурора Томпкинса о простоте дела и об отсутствии необходимости в магнитофонных записях или других сомнительных уликах. Возможно, Томпкинс был прав.
Далее мне понадобились заверенные под присягой письменные показания Абеля с полным описанием обстоятельств его ареста. В газетах содержались лишь фрагменты этого эпизода, которыми пожелало поделиться с прессой правительство. Там говорилось, что его задержали в нью-йоркском отеле, доставили в лагерь временного содержания нелегальных иммигрантов в Техасе, а потом на основе полученных там данных перевели в Бруклин, предъявив обвинение в шпионаже.
По мере того как полковник описывал историю своего задержания, до меня впервые дошло, насколько фантастически эта история выглядела. После ареста в отеле «Латам» в целях депортации по ордеру, выписанному службой иммиграции и натурализации США (СИН), о чем не обязательно было сообщать публично, Абель и все его имущество исчезли на пять дней. Его тайно (хотя и официально) переправили самолетом в Техас, где держали в одиночной камере, пока он подвергался допросам сотрудниками ФБР и СИН США. Он сам и его вещи пропали с Манхэттена, словно испарились с лица земли. Публичной огласке не были преданы ни его арест, ни перевод за две тысячи миль в Техас, ни содержание в качестве заключенного, подозреваемого в преступлении, караемом смертной казнью. А поскольку его права как обвиненного по статье уголовного кодекса ничем не отличались от прав любого американского гражданина, во всем этом виделось нечто фундаментально неправильное.