– Так что ты там, Сеня, говорил о прекращении путешествия? – поинтересовался омоновец, освобождаясь от еще одной порции стройматериала во рту. – Такси хочешь вызвать?
– Ага. С черным крепом снаружи и спальным местом внутри, – огрызнулся в ответ Рабинович, уставший ползать по барханам не меньше остальных. – Мужики, я, конечно, не меньше вас хочу посмотреть на Палестину, но такой прелести, как здесь, – Сеня зачерпнул песок обеими горстями и подбросил его вверх, – мы и дома можем сколько угодно на любом пляже наглотаться. Может быть, вернемся назад и попробуем там поиграть в песочнице?
– А как мы вернемся? – удивленно поинтересовался Жомов.
– Нет, Иван, не зря тебя в ОМОН взяли! – Сеня даже не поленился встать и похлопать Жомова по плечу. – Такие крепкие, деревянные ребята там нужны, – а затем рявкнул:
– Где фляжка с этим гребаным зельем?
– А я откуда знаю? – Ваня придал своим глазам максимальное сходство с идеально круглыми сферами.
– Поп?!
– У Жомова спрашивай, – не отворачивая головы от того места, где совсем недавно красовался предательский мираж с едой, ответил криминалист. – Он последним пил.
– Ну да, – в ответ на испепеляющий взгляд Рабиновича пожал плечами Иван. – Только фляжки у меня нет. Она у Попова к поясу ремешком была пристегнута.
– Чего? – толстяк даже подскочил на месте от такого бреда. – Ты, бык педальный, не помнишь, что я ее из внутреннего кармана кителя доставал? Как она могла быть к поясу пристегнута?
– А каким же манером она у меня тогда из рук вылетела, будто кто-то за веревочку дернул? – изумился омоновец. – Я что, не помню? Пьяный был, по-твоему?
– Приехали, – констатировал Рабинович, падая на склон бархана. – Прибытие следующего поезда «Буря в пустыне» ожидается через тысячелетие. Желающих воспользоваться альтернативным видом транспорта просим обращаться к Саддаму Хусейну. Его крылатые ракеты отправляются с четвертой платформы…
Сеня закрыл глаза и постарался успокоиться, пытаясь не слушать, как омоновец с криминалистом орут друг на друга. Так он и лежал, как мумия фараона на Красной площади, до тех пор, пока Жомов с Поповым, наконец, не поняли, что Рабинович не ругается, не стонет, не жалуется на судьбу и не пытается распоряжаться. Замолчав, оба удивленно посмотрели друг на друга, а затем Иван подошел к кинологу.