Они отправились без цели и забрели на старое кладбище. Заросшее огромными тополями, заглушенное травой, оно хранилось островком богобоязненного покоя среди обступавших его девятиэтажных жилых коробок. Перекошенные ветхие кресты, опутанные гирляндами стародавних пыльных жестяных цветов (где кладбищенская служба?), мирно соседствовали с остроконечными памятниками, увенчанными облупившейся звездой; над могилами летали бабочки. Через пролом в заборе проникнув на кладбище, они блуждали по извилистым тропинкам, читали надгробные надписи, грустили. От того, что вот здесь, под ногами, лежали кости людей, некогда облеченные плотью, оба чувствовали помимо грусти еще и странное умиротворение и новую жажду полнокровной жизни, словно мертвецы, напомнив им о красоте бытия, призвали их жить свободно и дерзко. И если порознь они оскудевали и сиротели перед лицом смерти, то вместе спасались от сиротства, и к ним возвращалась надежда. Они оказались (увлеклись осмотром) в дальнем запущенном уголке, разыскивая, где бы присесть, не оскорбляя мертвых хозяев и скорбящих гостей любовным уединением, и обнаружили узкую скамью, встроенную меж двух берез. Здесь было тихо; лишь из-за забора отдаленно шумели грузовики, да над головами щебетала птаха. Но именно в эту минуту тишины и уединенности равнодушие к тому, что ее так бессовестно разыгрывают, сменилось досадой, желанием безусловного, безраздельного доверия и Таисья съязвила, что, по всем приметам, она т о ж е помаленьку проникается к нему сестринскими симпатиями. Не хлопотно ли ему будет с двумя-то кузинами? Ионин усмехнулся.
– А я думал, ты лишена женских предрассудков. Давай не будем об этом. Разве ты не чувствуешь покоя и даже счастья? Истина в данном случае ничтожна, а главное – это горькое сознание, что все мы смертны, и некому нас пожалеть. И потом, неужели бы я стал обманывать тебя, если бы ты не понравилась мне, и я не боялся тебя потерять? У меня не было другого выхода, вот и все.
– Убедительно сказано. – Этот тонкий разговор возбуждал Таисью. – Меня-то ты, допустим, убедишь, а вот как быть с совестью? И как ты оправдаешься перед своей пассией, если я все расскажу ей? Причем в тех же соблазнительных выражениях? По-моему, как ни финти, а – паршиво, признайся! Ты ведь не передо мной —ты перед н е й и перед своей совестью оправдываешься.