Что было дальше в новостях, Владислав уже не слышал, впав в забытье. Его мучил жар, противный липкий пот впитывался в простыню и одеяло, может быть, поэтому Влад не мог согреться? Как же ему сейчас плохо, и как хочется успокоения и уюта. Очень хочется! Он уже устал бороться с этой болезнью, с этим лихорадочным жаром, противной слабостью и ноющей головной болью. Поскорее бы наступил всему этому конец!
Вдруг ему стало легко и приятно, настолько, что он словно полетел. И тут Владислав понял, что действительно отделился от своей земной оболочки, и странно, он даже не удивился, увидев свою комнату как бы сверху и свое болезненное, беспомощное тело, остающееся где-то внизу. Было приятное ощущение легкости и… торжественности момента одновременно. Что это, смерть? Неужели душа существует и действительно отделяется от тела в момент смерти? Ответ на вопрос казался почему-то естественным и очевидным, и было легко от мысли, что это не конец, а начало чего-то нового, неизведанного и притягательного одновременно.
Но вдруг сознание зацепилось за женский вскрик с экрана телевизора. Такая красивая девушка, интересно, что с ней?
К дикторше, которая сидела за столом, буквально в кадр ворвался какой-то молодой человек лет 25-ти.
«Мой ровесник, наверное, её парень,» – почему-то подумал Владислав.
Дальше в прямом эфире послышалось:
– Сашка, ты что, с ума сошёл? Это же прямой эфир! Тебя кто сюда пустил? – дикторша явно была удивлена и напугана.
Молодой парень в камуфляже, обернувшись прямо в экран, произнес:
– Мужик, ты снимаешь?
Офигевший голос за кадром:
– Да, снимаю…
– Молодец, не выключай. Тут такое дело, в Останкино уже все разбежались, на улицах Москвы паника, повсюду горы мёртвых лежат. Эпидемия не щадит никого. Как мне стало известно – из десяти тысяч заболевших выживает только один, а может, и того меньше! Современные лекарства не помогают! Один чел, умный мужик, мне так и сказал, что нужно лечиться народными способами и молитвами, современные лекарства эту заразу не берут! – сказав это, блондин с голубыми глазами, одетый в камуфляж, повернулся к дикторше, и, схватив её за руку, хриплым голосом крикнул:
– Всё, Светка, сматываемся! – и, снова обратившись к экрану: – И ты, мужик, тоже, давай с нами!
Последние слова «и ты, мужик, тоже, давай с нами» словно зацепили якорем, потянули назад, почему-то вспомнилось что-то важное, оставшееся там, на грешной земле.