Диалог является довольно редким приемом письма у Руссо: он предпочитает переписку, медленный и долгий обмен, в котором царит тишина тем легче, чем свободнее её нарушают партнеры, которые посылают друг другу свое собственное изображение и становятся его зеркалом. Но здесь форма воображаемого диалога определена условиями возможности развертывающейся в нем речи; дело идет о гармонической структуре, заставляющей говорить другие голоса; это речь, которая непременно должна пройти через других, чтобы быть адресована им, поскольку, коль скоро с ними говорят, не обязывая их к говорению, они сводят к умалчиванию то, что им говорят, сами храня молчание. Нужно, чтобы они говорили, если я хочу быть услышанным и заставить своей речью прекратить говорить их, заставить их замолчать. Эта речь для них, которую я держу перед ними (и посредством которой, честно говоря, я обосновываю лицемерие их обмана) – есть необходимость структуры, обустраивающей перед ними мою речь о том молчании, которым, умолкая, они хотят редуцировать мою речь и оправдание моего существования.
Эта фундаментальная структура отрефлектирована на тематической поверхности текста бесконечно значимой ценностью, которая предложена молчанию. Молчание, которое враги заставили воцариться вокруг Руссо, означает все недостойные слухи, которые циркулируют о нем. Молчание, которым прикрывают эту речь, означает заговор, организованный ими. Молчание, в котором прячется эта заранее согласованная интрига, означает бдительность, отнюдь не удивительную для тех, кто его возглавляет. В таком отсутствии слова читается чудесная эффективность тайной секты – секты «Господ», где философы Просвещения, только что победившие иезуитов, очевидно, взяли на себя роль святых отцов из «Писем к провинциалу» и, подобно им, заставляют молчать Слово. Молчание, повсеместно одобряющее их затею, означает универсальный заговор, непрерывную цепь, связывающую в единую преступную волю всех светских людей, затем – всех французов, потом – англичан, потом – весь мир и окрестности. То, что такой источник остается скрытым, то, что в этом союзе злых нет ни одного честного человека, который бы вопреки всему говорил, или который бы имел ту дополнительную степень извращенности, что заставила бы его предать, – это безусловный парадокс. Но такое молчание означает, что заговор организован ничтожным умом, от силы – несколькими людьми, возможно, только одним, Дидро, в лучшем случае с помощью Гримма. Они наверняка – единственные, кто в курсе всего, знают каждый элемент задуманного; но никто этого не знает, ибо они хранят молчание и выдают себя, только принуждая молчать других (свидетель тому – д’Аламбер, заставляющий молчать страстного Вольтера). Именно их руками абсолютное молчание, т. е. абсолютный заговор, и осуществляется; все остальные – скорее орудия, нежели активные заговорщики, те частичные участники, безразличные, от которых утаивают суть проекта и которые, в свою очередь, умолкают. И мало-помалу молчание достигает того, кто является его объектом и целью. Включая того, кто неустанно говорит в этих «Диалогах» и говорит только потому, что все молчат, и чтобы активизировать как речь то молчание, которое давит на него.