Критики бормочут:
– Этому вина
то…
да сё…
а главное,
что смычки мало,
в результате
много пива и вина.
Из толпы уже кричали:
– Долой! Пошел ты на хрен со своим Маяковским!
– Вот такие и замучили Сергея нашего!
Какой-то мужик с затуманенным взором прорычал басом:
– Че смотришь синими брызгами, аль в морду хошь?..
Толпа подхватила:
– Правильно! Дай ему пинка под зад за-ради праздника!
Не привыкший к такому обращению, солидный Велинов побагровел, растерянно озираясь, выталкиваемый людьми, и уже совсем не к месту выкрикнул последние строчки стихотворения:
Для веселия
планета наша
мало оборудована.
Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
Кто-то пронзительно засвистел, все захохотали. Вконец сконфуженный Велинов пошел по образовавшемуся коридору к Хлысталову. Какая-то интеллигентного вида старушка в нелепой старомодной шляпке исподтишка больно ткнула его зонтиком в спину. Велинов ойкнул, резко повернулся.
– Что такое?!! – Но старушку загородил мужик с мутным взором, всем своим видом давая понять, что угроза получить ему пинка под зад сейчас очень актуальна.
Не желая еще более усугублять положение, он повернулся и подошел к Хлысталову.
– Как-то все не организовано… Пьяные хулиганы. Не продумано все как-то… Где милиция?.. – бормотал Велинов, стараясь не смотреть на Хлысталова.
– Не боись, Леша, милиция рядом с тобой, все в порядке! – ответил Хлысталов, снисходительно похлопав его по плечу. – Посмотри, все успокоились!
Раздались аплодисменты, и место, где только что читал Велинов, заняла девушка. Размахивая в такт рукой, она звонко начала читать:
Как снять ярмо самоубийцы
С поэта, Родины и птицы?
Стреляют влет и судят разом.
И слух ползет, ползет проказа,
Позор, и слава, и бессмертье.
Он просит, требует: «Поверьте!»
За ним российские деревни
И мир могучий, цепкий, древний!..
– Так что за дельце ты распутываешь, Эдик? Мокрое? – спросил Велинов, вытирая вспотевшее лицо белым надушенным платком.
– Мокрое, Леша, мокрое! – Хлысталов кивнул на надгробный памятник Есенину. – Вот мое дело, Леша.