. Эксплуатация, у нее тоже есть инстинкт самосохранения.
Вот это, к слову, Большой Сэм непременно бы понял.
В общем, такая вот история, такой вот день в деревне. Если бы нечто подобное произошло со мной теперь, такая ассоциация, случайное порождение образа тотальной угрозы, надолго выбила бы меня из колеи, повергла в состояние полной прострации, в тоскливые размышления, что, куда я ни сунься, вне зависимости от всех моих действий и наилучших, лежащих за ними намерений, символы хаоса и разрушения неотступно следуют за мной, стали неотделимыми от меня, как тело.
Но то теперь, а то тогда. Тогда я был другим. Тогда все было другое. Я был счастлив.
Господи ты мой боже, каким же все казалось простым – жизнь, гитара, песни.
Зачем кусаешь мои плечи?
Зачем дерешь ногтями спину?
Зачем в постель, как на войну?
«Лайза, ты меня не любишь»,—
Проскулил я как-то утром.
«Ну и ну, – она сказала,—
Тебе что, три раза – мало?»
Вчера этот ветер вздувал мое пламя,
А сегодня гоняет золу.
Вчера этот ветер вздувал мое пламя,
А сегодня гоняет золу.
Вчера этот ветер, он вздувал мое пламя,
А сегодня гоняет золу.
Дрова прогорели, все угли истлели,
И ветер гоняет золу.
Это три образца из тех, что получше. Куски, которыми я почти горжусь. Можно бы продолжить этот… но нет, скромно воздержимся. Как-никак у меня еще осталось нечто вроде гордости.
Да и вообще, теперь меня занимает другая, новая, песня. Нечто, над чем можно работать, после такого-то перерыва. Мне нужно подыскать несколько новых слов, но ритм и мелодия – они уже здесь, каркас, основа.
Новая песня. Какой это знак, хороший или плохой? Знал бы я. Не думай о последствиях, а берись за дело и делай. Старайся не думать о последних двадцати четырех часах, не думать о прошлой неделе, слишком уж они были насыщенные, мучительные, а вдобавок и смехотворные, сосредоточь все свое внимание на песне, разыгрывай свои козыри, какие уж они там есть.
Я думал, что это конец… ну и зря.
Да-а, денек был еще тот. От почти верной смерти к самому натуральному финансовому самоубийству, не говоря уж о такой мелочи, как совершенно бредовый и наверняка провальный замысел, последняя отчаянная попытка сообразить: а какого же черта мне, собственно, надо, что же это такое хочу я получить? Счастье? Скорее уж – отпущение грехов.
Мне бы хотелось вложить в одну песню все сразу, спеть последнюю песню птиц, и собак, и русалок, дубоголовых приятелей и дурных новостей издалека (и тех, которые подтверждение, и тех, которые урок, и тех, что возмездие), песню магазинных тележек и гидросамолетов, электростанций и листопада, роковых контактов и концертов, вентиляторов работающих и вентиляторов рушащихся… только я прекрасно знаю, что мне слабо́. Держись-ка ты одной песни, куплетов и припева, напой мотивчик, отстучи ритм, подбери слова… и назови ее «Улица отчаяния».