— Я думаю, что лучше сделать отверстие там, где оно было, —
старец не то спрашивает моего мнения, не то ставит меня перед
фактом. Я тупо киваю, не зная, нужно ли тут вообще мое
одобрение.
Нить моего Ато под пальцами целителя вдруг скручивается в шило.
Магистр замирает над телом Эмила, явно медля.
— Весь воздух, до последней крохи. Это важнее всего, — напоминаю
ему я, чувствуя, как меня колотит нервная дрожь. Старец кивнул мне
в ответ и в тот же миг неуловимым движением пальцев проколол легкое
в месте бывшего разрыва.
Часть действий магистра ускользает от моего понимания. Он
едва-едва слышно, периодически и вовсе беззвучно что-то шепчет,
едва заметно шевелит пальцами, но, самое главное, что легкое Эмила
медленно расправляется.
Ирвин и сам видит, что происходит — воспроизводя над оголенным
боком храмовника один и тот же рисунок пальцами правой руки, он
ускоряется, скручивая в левых небольшой сияющий диск и медленно
подводя его к проколу. Одно ловкое движение и заплатка закрывает
пробитое отверстие.
Мы с магистром замираем, напряженно смотря на лежащего на полу
храмовника.
Вдох! Второй, более глубокий, но такой же судорожный. Еще
вдох!
— Получилось, — почему-то шепотом говорю я, чувствуя внезапную
легкость во всем теле, словно невероятный груз вдруг исчезает с
моих плеч.
Эмил вдруг заходится кашлем, я помогаю целителям перевернуть его
набок, чтобы мужчина мог свободно отхаркнуть кровавую мокроту. Его
взгляд мутен, он едва касается наших лиц.
— Это сонные чары, они помогали ему справиться с болью все это
время. Ромал, — магистр обращается к поддерживающему Эмила за
голову целителю. — пусть он пробудет под ними еще сутки, но не
больше. Его телу надо отдохнуть и принять все произошедшее.
— Да, магистр, — названный Ромалом склоняет голову уважительно.
Старец встает, я встаю следом и мы, наконец, обращаем внимание на
окружающий мир.
Сияние Ато гаснет перед моими глазами и мир снова обретает
реальные формы.
Первое, на что я обращаю внимание, это два злых мужика примерно
одинаковой степени побитости. Гир обзавелся разбитой скулой и
бровью, отчего его правый глаз медленно, но верно скрывался под
отеком. Кроме всего прочего, храмовник с болезненным выражением
лица ощупывал свой левый бок под одеждами.
Харакаш прижимал к разорванному уху смоченные в каком-то
растворе бинты, выданные целителем, мрачно и без всякого пиетета
перед обителью знаний сплевывал окрашенную розовым слюну на пол и
задумчиво исследовал указательным пальцем рот, изучая зубы на
предмет потенциально павших в бою.