– Ах, наказание какое! Ты просто бессердечный человек! Ну свои бы дал или занял у кого!
– Спасибо за совет.
– Что же делать-то теперь?
– Не знаю… И кто эти будохлопы? Хлопобуды эти?
– Тише, тише… это тайна…
– Вот и хорошо. И все твои заботы будут для меня теперь тайной. Список я тебе перешлю по почте…
– Погоди… Это не для телефона. Ты где?
– На Горького. Сейчас зайду в кулинарию.
– Хорошо, через двадцать минут я буду там!
«Нужна ты мне!» – думал Данилов, стоя в кофейне бывшего магазина «Украина» и пережевывая бутерброд с жирной, словно на ней полагалось жарить, любительской колбасой. Как все было нелепо! Сам он, Данилов, стоял на краю жизни, вихри внутренней музыки и предчувствия того, что он в музыке должен сделать, мучили его. Наташа, несмотря на все отчаянные усилия воли Данилова, никак не выходила из его сердца и его души, альт, может быть, исчез навсегда, и каково от сознания этого было Данилову, а он занимался какой-то чепухой, будто бы опять был связан с совершенно чужой, неприятной ему женщиной, пустой и взбалмошной бабой! И ведь она ему совсем не была нужна, да и он ей годился лишь как вспомогательное средство, как багор палубному матросу или банка для червей невскому рыболову!
«Нет! Я сейчас же встану и уйду!» – сказал себе Данилов.
Но сейчас же возникла красивая, бисквитная с шоколадом и цукатами, Клавдия. Была она в лисьей шубе и лисьей же рыжей шапке.
– Ну вот, – сказала Клавдия Петровна, – насчет Войнова ты успокойся. Там у меня все идет хорошо, тьфу, тьфу, постучи по деревяшке…
– Я успокоился…
– Теперь про очередь… Как же это ты?.. Неужели у тебя не было пятнадцати рублей?
– Действительно, – сказал Данилов. – Экая вдруг со мной оплошность произошла…
– Ну хорошо, – сдалась Клавдия. – Я виноватая. Но ты сам понимаешь: про очередь никому ни слова. Это эксперимент… И его можно сглазить, понимаешь?
– Нет, – признался Данилов.
– Ну какой ты… Помнишь, как «Современник» получился? Бедные, голодные, никому не известные актеры после работы по ночам, по утрам, за чашкой кофе что-то там репетировали, кричали, ругались, во что-то верили и вдруг – бац! – «Вечно живые»! «Современник»! Билеты с рук! Собственный буфет! А теперь их еще и лоно МХАТа приняло в свои объятия! Вот и наши. В неурочные часы, на общественных началах…
– Прости, но пятнадцать рублей? Это уж иные начала…