Мой дом Россия. И жизнь, и драмы, и любовь (сборник) - страница 28

Шрифт
Интервал


«За нарушение партийной этики». В дни недавнего съезда КПСС, который вёл генсек Хрущёв, осудивший незадолго до этого культ личности Сталина, многие члены Политбюро снова выступали в духе культа, но теперь хрущёвского. В коротких речах успевали многократно величать его «дорогой Никита Сергеевич». Отличился и кандидат в наследники Хрущёва Леонид Брежнев, отвесивший с дюжину низких поклонов.

Возмутившись фимиамом, Рачков намеревался дать телеграмму съезду, отступившему от своих же директив. Возмущался и вслух. Кто-то донёс. «Счетоводу» сделали внушение в КГБ. «Известному обозревателю» поставили в вину нарушение партийной этики, ибо были среди его слушателей и беспартийные. Казалось, вопрос исчерпан. Наступило затишье. А тут вышел в генсеки Брежнев. Очевидно, кардиналу теперь выгодно было снять с полки «дело» и преподнести как антибрежневскую вылазку, услужливо наказать виновника на глазах нового хозяина. Потому и последовало: вон из «Правды», страшней чего для советского журналиста трудно было придумать.

Главный редактор газеты, недавний секретарь ЦК КПСС Михаил Зимянин просто бушевал в кабинете, распекая Бориса: «Мы брали тебя, казак, на вырост, мол, женишься и поедешь с твоим английским в любую страну корреспондентом. И что из того, что сестра в Германии? Ты уже доказал лояльность партии. Но как ты мог скрыть от меня свою идиотскую бухгалтерию?». «Да я ведь всё изложил тогда же на беседе в КГБ. Был уверен, что Комитет поставил Вас в известность перед приёмом меня на работу». «То Комитет! А мы – «Правда», мозг партии! Как осмелился скрыть проступок от партии? Михал Андреич кричит на меня по вертушке, а я стою истуканом и даже не знаю, как ответить. Может, и нашёл бы что в твою защиту. А теперь ты сам кругом виноват. Чтоб к моему возвращению из отпуска тебя здесь не видел!»

Так Рачков попал ещё и в жернова извечного противостояния, точнее, ревнивой конкуренции «между партией и органами». Больше всего беспокоила возможность огласки случившегося. Стань факт широко известен, прослыл бы Борис банальным антисоветчиком. Намеченная к защите диссертация в МГИМО и готовая в печать монография могли бы послужить в лучшем случае растопкой.

Но никто никогда не замечал за Борисом сетований на судьбу с её порой нелепыми ударами, которые из иных лепили отпетых диссидентов. Но этот не изменял себе и стране под градом несуразиц. А после нескольких изматывающих месяцев «подвешенности» обозреватель, вдруг, начал чувствовать сначала молчаливую, потом открытую поддержку хорошо знавших его влиятельных людей. Ростки давней оттепели как бы ожили, стали пробиваться сквозь асфальт сталинизма, подтачивая устои даже таких наследников Сталина, как Суслов.