Ягупкин прыгал, отталкиваясь костылями, за Шеврикукой, а Колюня-Убогий, плохо дыша, поспешал за ним. Люди разумно расступались перед калекой на костылях. Явно с ощущением вины.
– Ну что? – остановился Шеврикука. – Что ты орешь? И что ты бежишь за мной? Сидел там и сиди.
– Да мы без зла… – смутился Ягупкин. – Вот Колюня говорит: «Давай угостим Шеврикуку». А я что? Я говорю: «Конечно». Колюня, доставай!
Харя Ягупкина была не только заросшая, но и опухшая. Зрачки его выцвели. Колюня-Убогий, он же домовой со Звездного бульвара Дурнев, достал бутыль и стакан. При последней встрече с Шеврикукой на воскресных посиделках Колюня-Убогий, будучи по расписанию привратником и глашатаем, еще произносил внятные слова. Теперь он верещал радостно-умилительно, выл что-то, будто у него вырвали язык, слюна текла из его рта.
– Не пью, – сказал Шеврикука. – А вы-то за что?
– Как – за что? – осмелев, захохотал Ягупкин. – Ты, Шеврикука, опять в раздражении! А циклон? А ураган? Где они? Фью – и нет их! А ты говоришь – за что! И простолюдинам нальем!
Ягупкин, стоя на одной ноге, костылями обвел проспект Мира, обещая угостить всех простолюдинов. Колюня-Убогий запрыгал и восторженно завыл.
– Какой циклон? Какой ураган? – спросил Шеврикука.
– Которых ждали. Которые сметали. А у нас в Останкине они руки вверх и как миленькие. Дождик теплый, и все.
– Просто иссякли, – сказал Шеврикука.
– Как же, иссякли! Газеты читай! – назидательно заявил Ягупкин. – В Рязанской области возобновились. Элеватор в Сасове, депо в Рыбном, труба в Уфе – все в труху. А у нас в Останкине их скрутили и уняли!
– Кто?
– А ты будто не знаешь? Премудрая сила! – прошептал Ягупкин, костылем указав при этом вниз, в недра. Но прошептал яростно, словно бы в дни обороны Москвы обещал народу второй фронт или секретное оружие. А уже вокруг него трудились ротозеи, полагавшие, что митинг вот-вот откроется.
Что было стоять с дурнями? Да еще где – в Москве при выходе из метро. Шеврикука повернулся и уже на ходу лишь ради Колюни-Убогого бросил:
– Я не пью. Я на больничном. Болею болезнью.
Спускаясь к Дому обуви, Шеврикука услышал публично-доверительное:
– Колюня! Брезгуют нами, калеками! Будто он, а не мы стояли на Пресне и на Садовом! Не плачь, Колюня! Поперли его уже из музыкальной школы! Попрут и с лыжной базы! И из Оранжереи! Утри слезу, Колюня! Грудь распрями, бушлат поправь!