Трость Петра Арсеньевича указала на Башню.
– Это вы к чему? – спросил Шеврикука.
– А? Что? – Петр Арсеньевич будто проснулся. – В чем, любезный Шеврикука, ваша тайна?
– Какая тайна? – удивился Шеврикука.
– Ваша тайна! – капризно сказал Петр Арсеньевич. – Ваша!
– Вы полагаете – она есть? – спросил Шеврикука.
– Должна быть!
– А я считал, что весь – на виду.
– Вы мне ее не откроете, – печально покачал головой Петр Арсеньевич. – Нет, конечно. Но вдруг бы я мог оказаться вам полезен.
– Вы заблуждаетесь. Я таков, какой есть.
– Да, да. – Печаль оставалась в глазах Петра Арсеньевича. – Наша участь – бесконечность схожих происшествий. Иным на это наплевать, иные переносят все в полудреме или во сне, а иные удручены бесконечностью и ищут приключений…
– Это не ко мне, – резко сказал Шеврикука.
– Не к вам, не к вам, – закивал Петр Арсеньевич. – Это так… мысли вслух… Потом ведь что такое тайна? Она только тем и хороша, что тайна. А заглянешь за ширмочку-то, после долгих стараний и риска, а там-то? Пустяковина, пшик. Вот, скажем, власть. Будто всесильна. Одарена страхами, выстлана легендой. И верится, что действительно все может, и есть нечто могучее в ней, в глубине ее, нам не явленное. Но всунешься, жрецов обойдя, за ширмочку, а там какой-нибудь тщедушный карлик, и не умный к тому же… Или пахан. И грустно станет – зачем лез за ширмочку-то?
– Пахан? – спросил Шеврикука.
– Да и пахан… И пахан… С чем только не сталкивала меня жизнь… И все равно – бесконечность повторений сходных происшествий.
– Вас она удручает?
– Удручает или не удручает, а существовать надо. Да и что-то занятное то и дело обнаруживается.
– Чуть было не забыл, – решился Шеврикука. – Вы куда образованнее и начитаннее меня.
– Увольте, увольте! – запротестовал Петр Арсеньевич.
– У одного из моих… скажем, квартиросъемщиков… мне довелось увидеть две вещицы… Может, пустячные. Но я любопытный. А что это, так и не понял…
– Опишите их, – сказал Петр Арсеньевич.
– Я их срисовал, – сказал Шеврикука. – А тонкой бумагой и оттиснул, чтобы были ясны размеры и толщина. Мелкие вещицы.
Петр Арсеньевич взглянул на Шеврикуку с вниманием.
– Вот, пожалуйста, – и Шеврикука протянул старику четыре бумажных листка.
– Надо полагать, монета, – сказал Петр Арсеньевич, – и фибула, часть фибулы…
А пальцы его дрожали.