– Я тоже тебя люблю, – отчетливо проговорил он, хоть в этом и не было никакого смысла.
Через тридцать пять лет после этой ночи Ласкания Велла, обреченная вечно смотреть в раскрашенный кровью потолок, впервые за свою долгую кошмарную жизнь разлепила сухие губы и громко сказала:
– Одна половина уже здесь.
А еще через шесть лет она снова шевельнула тяжелым, словно мраморная плита, языком – второй и последний раз в жизни, проговорила:
– Другая теперь тоже.
И умерла. Она выполнила свое предназначение.
Кони тихо всхрапывают в густой тишине леса. Негромкие разговоры, напряжение в руках, стискивающих оружие, в губах, сжатых суровыми полосками, в глазах, устремленных на забросанную ветвями хижину. Кряхтение, почесывание, недовольство. Верность присяге, слепое подчинение вышестоящим. Зверство комаров.
– Вы в самом деле думаете, что они его выдадут, милорд?
– Не выдадут. Он выйдет сам.
– Да ему же тогда конец. Он не может этого не понимать!
– Чем вы так обеспокоены, капитан? Я сказал – мы ждем до рассвета. Если ничего не изменится, потешите ваших головорезов. Но попробуйте только упустить его или убить при атаке. Не мне рассказывать, что с вами будет.
– О да, разумеется, милорд.
– Зря злорадствуете. Он выйдет.
– Сомневаюсь…
– Хотите пари?
Покашливание, натужные смешки. Звонкий шлепок ладонью по истерзанной комарами шее. Мокрые от пота рукояти мечей. Стальные ободки шлемов поблескивают в ярком свете факелов. Плотное зеленое кольцо ощерившихся оружием тел вокруг забросанной ветвями хижины.
– Ты не пойдешь!
Я взял кувшин, стоящий посреди стола, перевернул, потряс над кружкой. Всё вылакали, мерзавцы. Хоть бы глоток оставили.
– Не игнорируй меня! Эй! – раздраженно выкрикнул Роланд.
Я поднял на него глаза.
– Ты что-то сказал?
– Проклятье, да! Я сказал, что ты никуда не пойдешь!
– Роланд, – мягко проговорил я, – мне слышатся в твоем голосе командные нотки. Возьми себя в руки и потерпи еще немного. Скоро я уйду, и ты вполне законно займешь мое место. Не торопи события. А пока ответь на вопрос, который я задал: осталась в этой гребаной дыре хоть капля пойла?
Он вспыхнул, быстро отвел взгляд. За что я всегда любил старину Роланда, так это за искренность. Пятилетнему ребенку легче скрыть свои мысли, чем этому парню. Его тщеславие ни для кого не было тайной. И именно поэтому нисколько меня не беспокоило.