Она протянула руку и быстрым, чисто импульсивным движением взъерошила мне волосы, но тут же вновь стала воплощенным приличием.
– Это ручные скунсы, – сказала она. – Комнатные скунсы. Последний крик моды. Они без запаха, естественно.
– Ну еще бы, – отозвался я.
А про себя подумал: от такой красоты можно сойти с ума.
– Я ужасно разозлилась на Гэвина, когда он меня туда послал.
– Куда послал, в лес?
– Нет, на ферму, где разводят скунсов.
– Их что, прямо так и разводят, как свиней и кур?
– Конечно. Говорю тебе, что это ручные скунсы. Человек, который их разводит, уверяет, что из них получаются самые что ни на есть распрекрасные комнатные животные. Чистенькие, ласковые и страшно забавные. Его завалили заказами. Ему пишут из Нью-Йорка, Чикаго, со всех концов страны.
– У тебя, наверно, есть фотографии.
– Со мной ездил Бен. Он нащелкал кучу снимков.
– А где этот дядя достает своих скунсов?
– Я же тебе сказала. Он их выращивает.
– Я имею в виду, откуда он берет производителей.
– Покупает у охотников, которые ставят на них капканы. У деревенских мальчишек. За диких он дает хорошие деньги. Он ведь расширяет бизнес. А дикие ему нужны на развод. Скупает их в любом количестве, только подавай.
– Кстати, о деньгах, – сказал я. – Сегодня зарплата. Ты поможешь мне ее промотать?
– Разумеется. Ты разве забыл, что уже пригласил меня?
– На Пайнкрест-драйв открылся новый кабак.
– Это звучит заманчиво.
– Значит, в семь?
– Ни минутой позже. К тому времени я уже успею как следует проголодаться.
Она вернулась к своему столу, а я – к вырезкам. И еще раз убедился, что в них нет ничего существенного. Собрав вырезки, я вложил их обратно в конверты.
Я откинулся на спинку стула и принялся размышлять о скунсах, о Джой и о том, какими только глупостями не занимаются некоторые представители человечества.
Человек, сидевший во главе стола рядом с Брюсом Монтгомери, был лыс – вызывающе лыс, словно он гордился своей плешивостью, лыс до такой степени, что я невольно спросил себя, росли ли у него когда-нибудь волосы вообще. По голове его ползала муха, а он не обращал на нее никакого внимания. Меня передернуло от одного только вида этой мухи, с беспечной наглостью прогуливавшейся по голому розовому черепу. Пока она там резвилась, я буквально собственной кожей ощущал назойливое, доводящее до бешенства покалывание ее лапок.