Ладно; совесть мне говорит: «Ланчелот, не шевелись!..» – «Пошевеливайся», – говорит бес. «Ни с места!» – говорит совесть. «Совесть, – говорю, – правильно ты советуешь!» Если повиноваться совести, надо мне остаться у жида, моего хозяина; а он-то – прости меня, Господи! – сам вроде дьявола; а чтобы удрать от жида, придется повиноваться лукавому, а ведь он-то, с вашего позволения, и есть сам дьявол. И то правда, что жид – воплощенный дьявол; и, по совести говоря, совесть моя – жестокосердная совесть, если она мне советует остаться у жида. Бес мне дает более дружеский совет; я таки удеру, дьявол; мои пятки к твоим услугам; удеру.
Входит старый Гоббо с корзинкой.
Гоббо. Молодой синьор, скажите, пожалуйста, как тут пройти к синьору жиду?
Ланчелот(в сторону). О небо! Да это мой единородный отец. Он слеп так, словно ему не то что песком, а крупным гравием глаза засыпало. Не узнает меня; сыграю с ним какую-нибудь штуку.
Гоббо. Почтеннейший молодой синьор, сделайте милость: как мне пройти к синьору жиду?
Ланчелот. А поверните направо – при первом повороте, но при самом первом повороте поверните налево; да смотрите, при настоящем-то, повороте не поворачивайте ни направо, ни налево, а ворочайте прямехонько к дому жида.
Гоббо. Святые угодники! Трудно будет попасть на настоящую дорогу. Вы не можете сказать мне, что некий Ланчелот, что у него живет, живет у него или нет?
Ланчелот. Вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте? (В сторону.) Вот погодите, какую я сейчас историю разведу. (Старику.) Вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?
Гоббо. Какой там синьор, ваша милость; сын бедного человека… Отец его – хоть это я сам говорю – честный, но очень бедный человек, – хотя, благодаря бога, здоровый.
Ланчелот. Ну, кто бы там ни был его отец, мы говорим о молодом синьоре Ланчелоте.
Гоббо. О знакомом вашей милости – просто Ланчелоте, сударь.
Ланчелот. Но прошу вас, старик, эрго[10], я умоляю вас; эрго, вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?
Гоббо. О Ланчелоте, с позволения вашей милости.
Ланчелот. Эрго, о синьоре Ланчелоте. Не говорите о синьоре Ланчелоте, батюшка мой, ибо этот молодой синьор (согласно воле судеб и рока и всяких таких ученых вещей, вроде трех сестер Парок и прочих отраслей науки) действительно скончался, или, если можно выразиться проще, отошел в лучший мир.