Она пригубила коктейль.
– И – чтобы не оставалось иллюзий – Энн и я, мы обе не отказываем ему в том немногом, на что он еще способен.
Она смотрела ему прямо в глаза. За прямотой и откровенностью крылась готовность предостеречь, не допустить чего-то. Оба одновременно потупились; Дэвид скользнул взглядом по обнаженной под блузкой груди и отвел глаза. Казалось, Мыши совершенно не свойственно кокетство, нет и следа неприкрытой сексуальности ее подруги. Самообладание этой девушки было столь неколебимо, что ее привлекательность, ее постоянная, чуть прикрытая нагота как бы утрачивали свое значение; оно же и тревожило, не давая об этом забыть.
А Мышь продолжала:
– Он совершенно не умеет выражать свои мысли словами. Вы и сами заметили. Только отчасти из-за того, что долго прожил за границей. Корни гораздо глубже. Ему надо видеть и ощущать. Буквально. Сень девушек в цвету его не устраивает[62].
– Только теперь начинаю понимать, как ему повезло.
– Это лишь приходная графа.
– Это я тоже понял.
Она украдкой глянула в ту сторону, где расположился старый художник, потом – снова на Дэвида:
– Если он начнет говорить гадости, не трусьте. Не сдавайте позиций, он этого терпеть не может. Стойте на своем. Не теряйте выдержки. – Она улыбнулась. – Простите. За тон все знающей, все понимающей. Но его я и вправду знаю.
Дэвид взболтнул остатки коктейля с ломтиком лимона на дне.
– До сих пор не могу понять, почему он разрешил мне приехать. Если знает мои работы.
– Поэтому я вас и предупреждаю. Он меня спрашивал. Пришлось рассказать. Вдруг бы он сам обо всем разузнал.
– О господи!
– Не волнуйтесь. Вполне возможно, он удовлетворится одним-двумя камешками – может, парой булыжников – в ваш огород. Не вставайте на ту же доску.
Он глянул на нее удрученно:
– Боюсь, я ужасно вам докучаю.
– Из-за того, какие скучные мины были у нас сегодня днем? Не очень-то любезно вышло, правда?
Она улыбалась, он улыбнулся в ответ.
– Я этого не говорил.
– Да мы в восторге, что вы приехали. Но нельзя же было слишком явно дать вам это понять на глазах у Генри.
– Вот теперь я понял.
В глазах ее мелькнул озорной огонек.
– А теперь вам предстоит получше узнать Энн. Она – покрепче орешек, чем я.
Но до Энн они так и не добрались. Дверь из кухни отворилась, и показалась седая голова экономки-француженки: