Крыло уже не надеялся. До выпуска
два года, дольше его никто держать не будет, совсем мелким в их
группу хода нет, переводов между школами тоже не было вот уже лет
пять. И тут им на голову падаю я.
Да, псих. Да отбитый. Да странный.
Но сильный и с перспективами.
- Меня Алекс зовут, - мне надоело
слушать в свой адрес настолько витиеватые эпитеты, - и с какого
перепугу ты решил, что я сильный и с перспективами?
- Ха! – с размаху ткнул меня в плечо
Крыло, - ссаный хаос! Выжить после того, как тебя полапал когтями
грифон – это не баран чихнул. Это заявка на отличный потенциал,
иначе тебя бы даже лечить не стали. Вышвырнули бы просто за забор
школы и подыхай. Да и Вермайер к тебе повадился бегать. Что-то он в
тебе, мой будущий друг Алекс, разглядел. А раз разглядел Вермайер,
и школа тратится на лечение, я тоже не буду дураком и попробую с
тобой наладить нормальные отношения. Жить, знаешь, хочется!
И после небольшой паузы, пока я
переваривал это откровение, Крыло добавил:
- Так как, пойдёшь ко мне в
банду?
***
После выписки, из лазарета, меня,
прямо как есть, в больничном халате, шлёпанцах и со свёртком моей
старой одежды, которую только выкинуть, хотя её постирали и привели
в более-менее пристойный вид, проводили к директору школы на
серьёзный разговор.
Пока шли широкими пустыми
коридорами, моя провожатая молча шла впереди, звонко цокая
подбитыми каблуками мощных тупоносых туфель, я тащился за ней,
всеми фибрами своей души молясь, чтобы коридоры, по которым мы шли,
так и оставались пустыми. С одной стороны, мне было совершенно
фиолетово, что про меня подумают, когда увидят в таком виде. С
другой стороны, что-то глубоко внутри меня относилось к такому
варианту развития событий весьма негативно. Невместно выставлять
себя клоуном на потеху публике. Невместно позволять издеваться над
собой. Смеяться. Тыкать пальцами. Такой смех придётся заткнуть, а
пальцы придётся сломать.
И мрачные мысли как о прошлом, так и
о будущем тоже не добавляли приятного настроения.
С тем, что я больше не увижу
родителей, брата и друзей я смирился день на третий – четвёртый,
ещё лёжа в бинтах в лазарете. Хоть это и было сложно. Накатывало
что-то такое, истеричное. Горло перехватывало, глаза щипало,
изнутри поднималась какая-то сопливая волна, заставляющая меня
биться в истерике. А мысли о том, каково сейчас уже им, и
родителям, и брату, ввергала меня в пучину депрессии ещё сильнее.
Но, вроде справился.