В скрещенье лучей. Очерки французской поэзии XIX–XX веков - страница 7

Шрифт

Интервал

Марселина Деборд-Вальмор

Почти все принадлежащее перу Деборд-Вальмор, как и в случае с ее предшественницей из XVI в. Луизой Лабе, вмещалось в русло того, что повелось называть «женской долей» – радости и тревоги влюбленной девушки, супруги, матери. И еще, самое здесь трепетное, пронзительно искреннее в своей беззащитной оголенности – слитно благодать и муки неразделенной страсти, нахлынувшей нежданно-негаданно, запретной, проклинаемой, втайне лелеемой:

Когда, измученный, он начинал сначала,

Но снова гасла речь в вечерней тишине,

Когда смятение в глазах его пылало,

Ответной мукою сжимая сердце мне,

Когда как тайну тайн, в заветнейших глубинах,

Уже хранила ты, душа моя,

Малейшие приметы черт любимых, –

Он не любил. Любила я.

«Воспоминание». Перевод Л. Боровиковой[2]

Попробовав вернуть бесхитростную простоту доверчивого излияния души отечественному стихотворчеству, кичившемуся ученым лоском, наведенным еще в XVII в. Малербом, Деборд-Вальмор как бы невзначай открывала заново для Франции прелесть наивной детской песенки, старинной заплачки, немудрящей колыбельной. Здесь – источник напевности, отличавшей не только сочиненное ею для детей, но и вещи для взрослых. Прокладывая дорогу Верлену, раннему Аполлинеру, а в конце концов и Элюару, она охотно использовала полузабытые тогда короткие непарносложные строки, особенно мелодичные у французов, повторы, скрытые подхваты.

Вы владели мной,

Я владела вами.

Были вы со мной, –

Две души в одной.

Вашу – отдаю,

А моя – вы сами.

Вашу отдаю,

Потеряв свою.

……………………

Заблудилась я,

Девочка-подкидыш,

Заблудилась я,

Слезы в три ручья…

Бросили меня, –

Господи, ты видишь! –

Бросили меня

В сутолоке дня.

«Что вы сделали?» Перевод В. Портнова[3]

И эта тихая, подспудная музыка придает уютной домашней безыскусности признаний Деборд-Вальмор порой неотразимо подкупающее обаяние.

Из-за своей приглушенности голос Марселины Деборд-Вальмор не был, однако, толком расслышан в тогдашней Франции. Сразу же замеченным переломным событием для лирики стали первые шаги стихотворца менее простодушного, привычно книжного – Альфонса де Ламартина (1790–1869), который сумел заявить о себе год спустя после Деборд-Вальмор гораздо громче. Но тоже, как и она, преимущественно в элегии: этот самый сердечный из жанров классицистической поэтики, выработанной окончательно Буало полтора века назад, обращался прежде всего к печальным неурядицам личного, частного существования и был особенно благоприятен для того, чтобы первым послужить передаче смущенного превратностями судьбы романтического жизнечувствия.

Следующая страница