– Еще рано, – сказал он. – Но день сегодня неплохой. Посетим его всеми возможными средствами.
Она уставилась на него.
– Что?
– Тебе полезно будет попрактиковаться за рулем, – заявил он ей и дал выходной своему шоферу. Двадцатью минутами позже она уже увязалась с ним. Сидя на переднем пассажирском сиденье со скрещенными на груди руками, он удовлетворенно улыбался. Розовый «кадиллак» с откидным верхом скользил по дороге, ведущей от офиса в сторону Корниша, между пальмами Манитауна и белыми дизайнерскими дюплексами Марикашель-Хилл. С утра шел дождь, но потом выглянуло солнце, и последняя влага быстро покидала воздух. Он любил, когда его везли, и гордился своей машиной. Спустя несколько минут он сказал:
– Вот видишь? Тебе уже лучше. Получай удовольствие.
Она искоса глянула на него.
– О нет, – протянул Эшманн, – только не говори, что я тебя расстроил.
– Не могу поверить, что вы так невозмутимо к этому относитесь. Не могу поверить, что вас это не завело.
– Меня завело, – ответил он. – Но я не на тебя злюсь.
Позволив ей это переварить, он решил сменить тему и завел рассказ об убийствах в некорпоративном порту. На месте исходного преступления, несколькими годами ранее, он обнаружил две стихотворные строчки, вытатуированные под мышкой у жертвы: «Ниспошли мне сердце неоновое, Обезоруженное девичьей походкой».
– Это была Мона, прибывшая из места за пять световых отсюда по Пляжу. Обычная девчонка в свежеиспеченной полиуретановой обувке. Татуировка же уникальна, – говорил он, – в том отношении, что неумная. Обычные чернила, нанесенные на кожу каким-то древним методом. Судмедэксперт установил потом, что нанесли татуировку уже после того, как сердце девушки перестало биться, в стиле тату-мастера, ныне мертвого, но популярного за пару лет перед тем.[7]
– Ну как это возможно? – требовательно спрашивала ассистентка.
Эшманн, пытаясь разжечь трубку, выкинул из «кадиллака» еще одну бесполезную спичку.
– Ты оглянись, – посоветовал он ей. – Центр города меньше чем в двух милях от ореола Явления. Как можно быть уверенным в том, что тут творится? Тут возможно все. Что, если преступления тут совершаются без всякой цели; что, если их разбрызгало из Зоны, словно спреем, и никакой особой причины у них нет?
– Неожиданно поэтичная идея, – сказала она. – А как насчет убийств?