Видел я и похожую листовку, держал в руках, даже читал. Ну что могу сказать… Раз люди тут несознательные и не понимают, где именно советской власти нужны рабочие руки, то они сами виноваты в том, что их перевозят принудительно, под конвоем… Вот вам и весь сказ.
О столкновении в лесу под Маневцами мне кратко рассказал по телефону Калязин – он уехал раньше, чтобы быстрее уладить все формальности, необходимые для моего вступления в должность участкового в Ямках. Погибшие были с обеих сторон, двух убитых бандеровцев узнали, и есть достоверные сведения о том, что они из боевки Остапа. Собственно, Калязин инструктировал меня и насчет раненых: они среди нападавших наверняка есть. Прятать их могут не в лесу, а по сельским хатам – в подготовленных для таких случаев бункерах. Я должен был иметь это в виду, ведь вполне вероятно, что раненых будут прятать на территории, находящейся в моем ведении.
К тому времени я уже освоился на новом месте. Получив в наследство от покойного Задуры тот самый немецкий мотоцикл БМВ, смотался на нем в райцентр, забрал свои нехитрые пожитки и поселился пока что в поселковом совете, оккупировав кожаный топчан в углу одной из двух комнат – меньшей, где сидели счетовод и бухгалтер. При поляках тут была управа, а немцы сделали отдел вспомогательной полиции: к зданию прилегал подвал, где можно было закрывать задержанных. Мой предшественник тоже использовал этот погреб как камеру предварительного заключения, но охраняли задержанных «штырьки», а Задура жил дома. Поселковый совет – единственное место, где был телефон, а это мне очень даже подходило.
Другая причина, почему я поселился именно здесь, – недоверие к местным, усиленное ночевкой у вдовы Килины. Не хотелось каждый раз убегать спать на сено, и, хотя Пилипчук пытался поставить нового «пана-товарища» участкового кому-нибудь на квартиру, я категорически отказался.
С того времени, как вверенный мне населенный пункт Ямки оставило подразделение МГБ, прошло еще три дня, и в память о них не запало ничего, кроме разве что того, как во дворе покойного Задуры забивали досками колодец: теперь воду из него люди пить не будут. За это время, особенно когда остался на хозяйстве сам, понял, насколько я тут чужой для всех. Даже «штырьки» этого не скрывали, хотя они вместе с несколькими сельскими активистами хотя бы пытались проявить нечто похожее на уважение. А плюгавый Пилипчук меня, наверное, побаивался. Он, по моим наблюдениям, так же относился вообще ко всем, поэтому время от времени безо всякой видимой причины кричал на людей, брызгая слюной. Мог даже топать ногами и махать кулаками: все это, очевидно, до некоторой степени прибавляло ему уверенности в себе.