– Хорошо. Ищите, что может быть у жертв общего.
– Ясное дело. Не впервой.
– Ладно, а как насчет камер наблюдения? Зафиксировали что-нибудь?
– Все зафиксировали. Еще бы, тела-то оставлены были в таких местах, что странно даже…
– Давай ближе к делу, – прервал коллегу Самсонов.
– Пардон, шеф. Сию секунду. Значит, так: первое тело убийца привез на белом «Мицубиси», номера не разобрать – похоже, нарочно заляпан грязью. Труп Бончовска он оставил возле Медного всадника. Вторую жертву убийца привез к памятнику Екатерине Великой на черной «Волге». С номерами та же история. В обоих случаях убийца был в карнавальной маске зайца. Одежда темная, объемная, без надписей и логотипов. Выгрузив тела, уезжал на тех же автомобилях, на которых приезжал. Вот и все. Полтавин обещал выслать своих архаровцев осмотреть место у памятника Екатерине, хотя там уже поработала местная бригада экспертов. Они ему переслали все материалы. Но ты же знаешь, он любит все сам окинуть орлиным оком.
– Знаю, знаю. – Самсонов сел в машину, поправил зеркало заднего вида. Из него на старшего следователя взглянул человек лет тридцати пяти, с ежиком светло-русых волос, серыми глазами и тяжелым, плохо выбритым второпях подбородком. – Дай мне адрес Йорга, я подъеду к вам на обыск.
– Записывай.
* * *
Сарко сидел в темноте. Свет во всей комнате был погашен, и даже шторы тщательно задернуты, чтобы ни единый луч солнца не проник в обитель воспоминаний. Этот воображаемый зал из стекла и белоснежного мрамора был единственной святыней Сарко, тщательно оберегаемой от внешнего мира. Здесь он проводил свободное время, вышагивая по черным и белым плитам, в шахматном порядке покрывавшим пол. Здесь играла музыка – вальсы Шопена, симфонии Моцарта, детские песенки, которые когда-то звучали на проигрывателе пластинок. Сарко помнил все слова каждой из них. Он мог включать и выключать их всего лишь силой мысли, но сейчас его не интересовали мелодии. Он не собирался оставаться в этом зале, не собирался встречаться с Принцессой. У него были другие дела.
Глаза у Сарко были плотно закрыты, на лице не наблюдалось ни малейшего движения, потому что он был не здесь, в душной комнате, а далеко в прошлом, которое так прочно вросло в его сознание, что постепенно стало и настоящим, и даже будущим. Вообще Сарко надеялся, что рано или поздно оно превратится в вечность.