– Как не осталось? А Руссильон, а Ля-Рошель, а Руан, наконец? Да сам Париж так называется благодаря знаменитым баням, построенным теми же завоевателями. Слово «париться», думаю, вам переводить не надо?… Фамилии, опять же. Рошфор, Рош-Сегюр, Руссо… Везде монгольские, то есть русские, корни…
– А вот…
Разговор прервался сам собой, когда дядюшка Мишлен приволок охапку новых бутылок. Наклонившись к уху Леплайсана, он громко прошептал, подозрительно косясь на Арталетова:
– Есть фалернское, прямо из Рима…
– Настоящее? – заметно оживился шут. – Не фуфло какое-нибудь паленое, подвального бургундского разлива?
– Обижаете, господин Леплайсан! – очень натурально расстроился кабатчик. – С римскими акцизными печатями, можете сами убедиться…
– Ну тащи…
– По двадцать три денье за амфору, – осторожно уточнил хозяин.
– А чего так дорого? Контрабандный товар?
Дядюшка Мишлен при этих словах перепугался не на шутку.
– Господь с вами, господин Леплайсан, – залебезил он, оглядываясь по сторонам. – Тара-то невозвратная, вот и приходится продавать дороже…
– Врешь ты все, Мишлен. Да ладно, тащи… Когда еще фалернского попробуешь в нынешние времена! – подмигнул шут Арталетову. – Раскошеливайтесь, раскошеливайтесь, сударь, не пожалеете. Оно того стоит…
Получив щепотку тонких, как лепестки, монеток, кабатчик упорхнул к себе, и тут же двое мальчишек, прислуживающих за столами, под завистливые взгляды выпивох приволокли из подвала настоящую античную амфору литров на десять, запотевшую от холода.
– Гляди-ка, не соврал, подлец! – радостно удивился Леплайсан, сковыривая кинжалом с узкого горлышка древней бутыли, выглядевшей, правда, подозрительно новенькой, цветной воск. – Точно, печать акцизного ведомства Остии,[15] как доктор прописал! Угощайтесь, дорогой мой д’Арталетт…
– Позвольте, но и Остия, и фалернское… – попробовал вставить слово Жора, но густое ароматное вино мгновенно вышибло из головы остатки сознания, резко сузив поле зрения.
Оно действительно «того стоило»…
В полуяви-полубреду Георгию виделось, будто к столу, гремя котурнами, присаживаются то римский легионер в шлеме с высоким, смахивающим на выкрашенную хной швабру плюмажем, то кочевник в лохматой шубе и малахае, то кто-то непонятный, невеликий росточком, носатый и горбатый… Когда же по столешнице запрыгали, кувыркаясь и играя в чехарду, совсем уже мелкие пришельцы, большинство из которых имело кричаще яркую окраску, словно у китайских резиновых игрушек, преимущественно – ядовито-зеленую, он понял, что пора прекращать банкет.