Когда ночь пришла, встали все в круг да начали за волхвом заговоры повторять. Час стоят, два стоят. И тут видят – полезли из-под земли у частокола Кикиморы. Много их было, и у каждой лицо человеческое. А сами жуткие – свистят, когтями скрежещут, хвостами трещат. Крутятся вокруг сельчан, но не нападают. Люди за руки держатся, плачут, ибо лица у Кикимор родные, свои. И все бы ничего закончилось, и, может, помирились бы с нечистью, но баба одна, что дочку потеряла, не выдержала, закричала, круг сорвала и побежала прямехонько к Кикиморе, которая личико ее дочки на себя нацепила. Подбежала к страхолюти и давай ее целовать, обнимать и причитать: «Родная ты моя кровинушка! Не отдам тебя никому!» Так круг и разорвался. Даже волхв от страха замолчал. А Кикимора, которую баба целовала, хвать когтями – и кишки ей наружу выпустила. Тут и остальные твари на нее набросились и сожрали на глазах у всех деревенских. А затем исчезли, словно не было никого.
Наутро собрали люди все пожитки свои да оставили деревню. Говорят, пока шли из лесу в город, почти всех ночью нечисть пожрала. Только волхв да пара семей до жилых мест добрались. А там уж Кикиморы от них отстали. Сказывают, что не любила эта страхолють далеко от своих нор уходить.
– Дедушка, – шепотом спросил Грудень – самый старший из замерших от страха детишек, – а расскажи, куда кикиморы делись?
Возгарь хмыкнул.
– Так ведь и не знает никто. Просто взяли да ушли, как и вся остальная страхолють. Говорят, под землей спят, в норах глубоких. Уж сколько столетий никто их не видывал. Будем молить, мелкие, Светлых Братьев и Темную Сестру, чтобы дальше спали. Ибо нам, роду людскому, от каменноликих хватает за милу-душу, а если еще и страхолють вернется, то совсем плохо станет.
Векша чертыхнулся. Прямо посреди тропы развалилась огромная, заполненная мутной водой, яма. Пятая по счету, что встретил он за день. Подросток уныло вздохнул, поднял с земли сосновую шишку и швырнул ее прямо в зияющую в земле дыру. Жижа бултыхнула, принимая в себя нежданный подарок. «Ну, вот, снова через кусты продираться, чтобы ее обойти» – мрачно подумал он. – «Всю рубаху в клочья порву, а ведь еще суток не прошел».
Векша огляделся по сторонам: по правую руку от него за стеной густопроросшей ивы журчала речка, а по левую – рос себе плотный и высокий кустарник, за которым темнела густая чаща. Когда-то здесь была тропа, по которой частенько хаживали рядовичи. Прибрежный кустарник да молодые деревца заполонили когда-то славно утоптанную дорогу. Однако Векша так боялся заблудиться в лесу и не найти потом речку, что не решался идти чащей. «Без Узлы я Плескаву потом не отыщу ни в жизнь!» – думал он, упрямо продираясь сквозь окаймлявшие речной берег рощицы и заросли. А теперь вот – снова яма. И откуда они только берутся?