Страшно такого злить. Хоть и не дал стреле на Смотринах пронзить ее, но умыслы у него явно не добрые, раз увез насильно, не обращая внимания на мольбы и крики отчаянные.
— Чего ждешь? — холодный тон царапнул, как игла острая.
Стиснув зубы, осторожно перекинула ногу через седло и сползла вниз, едва не ободрав живот о стремя чеканное.
От многочасовой скачки ноги задрожали и подкосились. Если бы тьерд не подхватил под руку, то осела бы прямо к его ногам, как снег зимний.
— Что еще? — впервые в голосе проявилась эмоция. Недовольство.
— Я не привыкла ездить верхом, — тихо ответила она, облизнув пересохшие губы, обветрившиеся от ветра, что всю дорогу безжалостно бил в лицо. Голос как карканье воронье, горло словно песком усыпано.
Попыталась руку его тяжелую с локтя скинуть и шаг вперед сделать, но покачнулась, не сдержав стон.
Больше он не церемонился. Рывком подвел к дереву, так что ноги не успевала переставлять.
— Сиди тут!
Спорить девушка не собиралась. Зачем? Она одна, их четверо, в глубокой чаще и ждать помощи неоткуда.
Придерживаясь рукой за темную, изъеденную временем шершавую кору, медленно сползла по стволу вниз. Опустилась на колени, и чуть не упав неуклюже, встала на четвереньки, чувствуя себя жалкой, несчастной и глубоко одинокой.
Привычные перчаточки остались в деревне, на кухне постоялого двора, где еще с утра работницей была. Впервые за много лет прикоснулась к земле, устланной мягким ковром прошлогодней хвои, села, не подкладывая ничего под себя. И тут же побежала по жилам кровь быстрей, задрожало в животе, будто мотыльки бились.
Проклятая Песнь. Радовалась, ликовала, что пробиться смогла, окаянная.
Дэниэль губы поджала в горькой усмешке. Пусть радуется. Пусть ликует. Только не долго это продлится. Не примет она эту Песнь, всеми силами отталкивать будет. Пусть уходит, не найдя отклика в душе, или жалкими крохами проскакивает. Не по пути им! Не нужна она!
Кое-как уселась поудобнее, привалившись спиной к дереву и за тъердами наблюдать стала.
Один четверку коней отвел к соседнему дереву, привязал к ветке, склонившейся чуть ли не до самой земли, и начал расседлывать, что-то тихо приговаривая и трепля по холке то одного, то другого.
Другой скользнул черной тенью между елей и вернулся обратно с ворохом веток сухих. Сделал углубление в земле, обложил его по кругу камнями, что нашел под ногами и развел маленький костер, такой, что света от него почти не было, а дыма и подавно.