– Судить будем изменников! – воскликнул он и пустил в конце петуха, отчего восклицание получилось неубедительным.
– Отчасти они правы, – буркнул Куприян Волобуев. – Дороги-то у нас другой нету…
– Нема иншей дорози, – вздохнул Грыцько.
– Эх, братушки, братушки… – развели руками Редко Редич и Хворимир Супница.
Остальные благородные разбойники глухо и неразборчиво роптали. Несмотря на неразборчивость, произношение было явно матерное.
– Зато как мне здесь писалось! – мечтательно сказал Тиритомба. – Вот это была осень! Она войдёт в историю словесности…
Только сейчас Лука понял, что и сам попал в историю. Вернее, влип. И отвечать за весь разбой заочный придётся ему.
– Вязать его… – неуверенно пискнул кто-то из мелочи пузатой.
Лука метнулся в сторожку и выскочил оттуда с пузеей.
– Стоять, – скомандовал он. – Не то всех положу.
Уйти следовало красиво.
– Я сам отдамся в руки правосудия, – сказал он. – Я не сомневаюсь, рано или поздно правосудие настигнет меня, если так угодно провидению. Я желаю добровольно умереть во имя правды. Вы разбогатели под моим начальством и можете провести остальную жизнь в трудах и изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло.
Потом подумал и добавил:
– По дороге сюда я, помнится, разговорился с бедняком. Он работает подёнщиком и кормит одиннадцать ртов… Тысяча золотых обещана тому, кто живым доставит знаменитого разбойника. Что ж, бедному человеку они пригодятся!
С этими словами он сошёл с крыльца и двинулся в сторону тропинки. Его злодеи почтительно расступались перед своим атаманом.
Мельком Лука взглянул на кусты.
Никаких панычей там уже не было, только вонь осталась.
Драгоценную свою пузею Лука хряпнул об ствол могучего дуба, а для верности ещё и перегнул ствол пополам.
Сдаваться же шёл – не воевать.
Лес вокруг стоял совершенно загадочный. Лес – он всегда стоит загадочный, потому что мало ли кто может прятаться за деревьями. А стояли деревья так густо, что даже при облетевших листьях ничего впереди нельзя было разглядеть. Только тропинка вилась под ногами, и вела она, должно полагать, к людям – точнее, к убогой хижине бедного подёнщика, обременённого одиннадцатью детьми.
Птицы отпели своё – лишь в небесах иногда кричали припоздавшие журавли, выражая тоску свою перед расставанием с родной землею.