Утешив себя мыслью о небольшом алтаре в честь блаженного и скромном ручейке паломников, брат Фрэнсис задремал. Когда он проснулся, от костра остались только сияющие угли. Что-то здесь не так, подумал он. Фрэнсис заморгал, вглядываясь в окружающую его тьму.
Из-за алеющих углей темный волк мигнул в ответ.
Послушник завопил и бросился в укрытие.
Этот вопль, решил он, дрожа от страха в своем логове из камней и веток, – всего лишь невольное нарушение обета молчания. Он лежал, прижимая к себе металлический ящик, и молился о том, чтобы дни Великого поста пролетели быстро. А тем временем стену его убежища царапали чьи-то когти.
– …и тогда, святой отец, я едва не взял хлеб и сыр.
– Но ты же его не взял?
– Нет.
– Значит, действием ты не согрешил.
– Я так хотел их взять, я уже чувствовал их вкус…
– Сознательно? Ты сознательно наслаждался этой фантазией?
– Нет.
– Ты пытался от нее избавиться.
– Да.
– Значит, в помыслах ты не совершил греха чревоугодия. Почему же ты считаешь себя виновным?
– Потому что затем я вышел из себя и облил его святой водой.
– Что?
Отец Чероки, одетый в орарь, смотрел на кающегося грешника, который стоял на коленях перед ним под палящим солнцем. Священнику не давала покоя мысль о том, как такой юноша (и притом, насколько он мог судить, не особенно умный) ухитряется находить возможности согрешить или почти согрешить, пребывая в полном одиночестве, посреди голой пустыни, вдали от всего, что вызывает искушение. Сложно попасть в неприятную ситуацию, если у тебя только четки, кремень, перочинный нож и молитвенник. По крайней мере, так казалось отцу Чероки. Однако исповедь сильно затянулась, и он мечтал о том, чтобы мальчик наконец с ней закруглился. Отца Чероки замучил артрит. Рядом на переносном столике, который он возил с собой, лежали Святые Дары, и поэтому священник предпочитал стоять – или опуститься на колени вместе с кающимся. Он зажег свечу перед золотым ящичком с Дарами, но на фоне солнца ее огонек не был виден – возможно, ее задул ветер.
– В наши дни уже позволено проводить экзорцизм без разрешения вышестоящих церковных властей. В чем ты исповедуешься – в том, что был зол?
– И в этом тоже.
– На кого ты разгневался? На старика или на себя – за то, что чуть было не взял пищу?
– Я… Я точно не знаю.
– Так решай, – нетерпеливо сказал отец Чероки. – Либо ты обвиняешь себя, либо нет.