Хранильник вдруг трескуче хлопнул Кудеслава по плечу:
– Забирай купленную, слышишь? Дарю! Только… – Глаза Белоконя заискрились вдруг хитрой усметкой. – Только есть у меня такое условие: чтобы жить вам не у Велимира, а здесь. Понял? Иначе не отдам. Вот и думай, торопить не стану. Но чтоб сына-первенца мне в воспитание! Оно поди и так не худо получится: от молодого отца дети куда крепче будут, чем от меня, сыча старого. А ведовской силой и ты не обижен.
Кудеслав молча глядел на него. А что говорить? Жалко старика, но вслух ему такого не скажешь.
Белоконь тем временем перевел дух, расправил усы и вдруг захихикал:
– Ее ведь не я у хазар купил. Знаешь кто? Ах, знаешь… Вот же недоперок желторотый – задумал родителя провести! Он ее на болотном островке в шалаше прятал. Что ни день – исчезать повадился, еду куда-то таскает… Думал, никто не видит! Ну, я молчу, жду, что будет дальше. А он… чуть не сгубил девку дурень! Ну, известное дело: холод, проголодь, болотная сырость – ослабла телом, простудилась, да так, что не рожать ей… Он дня два-три молчал (видать, надеялся, что как-нибудь сама оклемается), а потом приходит ко мне и начинает: «Вот ежели бы у бабы такая да такая хворь приключилась и ежели бы тебе из такой бабы пришлось такую хворь изгонять, так как бы ты…». Ну, я, не дослушавши, за ухо его: «Веди, говорю, щучий сын, показывай!». На день бы позже тогда подоспел, и не видать тебе этой рыжей…
Он замолчал.
Кудеслав тоже помалкивал, грызя губы. Видел он, что все эти разговоры о преемнике, которому бы не страшно вверить святилище… конечно, они наверняка правдивы, но… Вот теперь-то Мечник чувствовал себя злодеем, обокравшим лучшего друга, почти отца. Мало ли что там на роду написано! Оторвать от сердца последнюю свою, может быть, самую крепкую любовь; со смешками да прибаутками (это когда душа поди волком воет!) отдать ее другому и взамен потребовать лишь, чтоб позволили воспитывать сына, отцом которого мечтал бы сделаться сам… Предложить собственный кров ухитителю своей любви, чтоб было ему где тешиться добычей…
Прежде Кудеслав смел почитать хранильника другом-приятелем, смел мнить себя едва ли не равным. А теперь… Миг назад старец, сам того не ведая, совершил великое ведовство: несколько деланно усмешливых слов, и Мечник предался ему душою и телом – беззаветно и навсегда. То, что во время схватки с людоедом Белоконь был готов в любое мгновение прийти на помощь другу, рискуя навлечь на себя и своих неискупимое проклятье богов, – это не шибко-то проняло Кудеслава: на месте волхва он поступил бы так же. Но вот решиться на что-либо равное нынешнему Белоконеву подарку… Нет, не осмелился Мечник спросить себя: «А ты? Даже зная, что поперек судьбы не проломишься, – смог бы?».