У мордвы, кажется, тоже празднуют эту суматошную ночь, но кто знает, на что может решиться мордва и какие жертвы приятней ее мордовским богам?! Ну а решись-таки мокшане напасть, что смог бы Кудеслав в одиночку? «Что? Полно-те! Уж хоть что-нибудь он да сможет» – это Яромир с вечера так успокаивал опасающихся общинников.
…Кудеслав довольно-таки далеко ушел от градской поляны, но никого, кроме соплеменников, встретить ему не пришлось. Да и соплеменники уже изрядное время как перестали встречаться: ночью (хоть даже и Купаловой) без серьезной надобности вряд ли кто-нибудь отважился бы забраться в настоящую крепкую чащу.
Мечник немного постоял, привалясь к замшелому древесному стволу, послушал слабые, но явственные отзвуки пения, гомона и многоголосого веселого визга – все это неслось от речного берега, где еще с вечера полыхали громадные очистительные костры. И только-только успел Кудеслав подумать, что кабы мордва впрямь замыслила нападать, так давно б уже…
Нет, Кудеславовы ленивые рассуждения не успели домусолиться до более ли менее связного окончания.
Потому что в праздничные отголоски вплелось новое. В той же стороне, но гораздо ближе кто-то подавился надсадным сорванным воплем, и вопль этот мгновенно смяло, забило стремительное топотанье – дробное, слишком уж частящее, как для одной пары ног.
Конечно, тертый да опытный воин по прозванью Урман просто-таки обязан был на слух разгадать затеявшееся. Он и разгадал. С полузвука. Мгновенно – и все же долею мига позже, чем вдруг осознал себя бегущим встречь близящемуся шуму.
Не успел Мечник пробежать и двух десятков шагов, как его чуть не сшибла с ног щупленькая девчонка лет семи – белые от ужаса глаза, уродливо раззявленный рот, исцарапанное плечо, выткнувшееся сквозь драный ворот сорочки (которая, как и любая одежа, такой вот ночью равнозначна предупреждению «не троньте меня!»)… Выломившись из кустов, девчонка слепо грянулась о Кудеславов бронный живот, отлетела и снова… то есть снова грянулась бы, не спохватись Мечник отшагнуть в сторону.
А причина девчонкиного смертного ужаса была близка; она – причина – трескуче перла через подлесок, тяжко дыша и на каждом выдохе сплевывая однообразную полупросьбу-полуугрозу: «Погоди… Погоди… Погоди…»
Он тоже не заметил Кудеслава, этот голый, в кровь исхлеставшийся о ветки парень; он ничего не видел перед собою, кроме спины вожделенной беглянки, и потому наверняка не сообразил, что за каменная тяжесть с хряском врезалась ему в подбородок.