Когда я прибыл в район Ржева, где
после тяжелых наступательных боев измотанные части 22-й армии
перешли к временной обороне. Именно в полосе действия этой армии
немцы пытались нанести контрудар, чтобы хоть как-то приостановить
наступление советских войск. Поэтому командование фронта и подало
заявку на нанесение авиационных ударов, а выбор целей и время
операции уже определяли в штабе операции. И вот там сейчас вовсю
рыла контрразведка, выясняя, с какого такого перепугу пошла заявка
на ДНЕВНОЕ использование секретной техники, и кто реально наметил
для удара именно тот район, который по сути дела являлся ловушкой,
насыщенной зенитной артиллерией.
Я, как только появилась такая
возможность, перебрался в 42-й год и на одном из работоспособных
МИ-24 с маяком на борту добрался к Лукичеву, который обосновался в
небольшом селе подо Ржевом, в уцелевшем после боев деревянном доме.
Вертолет замаскировали в небольшой рощице, а я, запустив маяк,
вытянул на эту сторону «Тунгуску» для защиты от непрошеных крылатых
гостей и пару бронетранспортеров с охраной, хотя у Лукичева тут и
были свои люди, но решил подстраховаться.
На улице звонко пыхтел
бензогенератор, обеспечивая нашу аппаратуру электроэнергией, и
только наметанный глаз сразу зацепился за проволочную
параболическую антенну цифровой высокочастотной связи и мачту
коротковолновой радиостанции. Еще раз внимательно оглядев
окрестности на предмет охраны, с трудом смог рассмотреть пару
замаскированных огневых точек с СПГ-9 и БМД-2, мастерски спрятанных
в сарае. Меня встретили и проводили в дом, где посеревший от
усталости Лукичев, с мешками под глазами, что-то с матом доказывал
невидимому абоненту, держа манипулятор радиостанции в руке.
— Сокол-три! Сокол-три! Квадрат
38–42, группа Бобра просит поддержку.
В ответ радиостанция что-то
прошуршала.
— Понятно. Конец связи.
Пока Леонидович вправлял кому-то
мозги, я оглядел комнату, в которой он обосновался. Обычный
деревянный дом из почерневших от времени бревен, основой которого
была большая, все еще несущая на себе следы побелки русская печь.
Гостеприимные хозяева ее неплохо растопили, и в одной большой
комнате стоял умопомрачительный запах горящих дров и поспевающего
хлеба. Доброе, мягкое тепло, идущее от печи, напоминало о недавнем
путешествии в летнюю Аргентину, где мы смогли позволить себе пару
дней отдыха. Картину русского дома дополняли многочисленные
черно-белые фотографии на стенах, где на передний план были
выложены снимки людей в форме РККА. Даже часы с кукушкой и
характерными гирьками и те тикали. Как в насмешку над стариной, на
столе лежал ноутбук, а рядом с ним примостились котелок с
отваренной картошкой в мундирах и грубо вскрытая штык-ножом банка с
немецкой консервированной колбасой.