В это время контрики шмонали
доставленный контингент, снимали отпечатки пальцев,
фотографировали, все это скидывали в компьютеры и отправляли в
Севастополь. Охрана из спецназа морской пехоты, который в самом
начале гражданской войны был переброшен в город для поддержки
российских частей гарнизона, медленно прогуливалась вокруг
грузовиков, грозно поглядывая на запуганных и побитых жизнью
людей.
Для меня это было привычно и знакомо,
поэтому мельком глянув на людей, я пошел мимо машин к БТРу, на
броне которого расположился Мишка Синцов, старлей из нашей ПВОшной
дивизии, который после уничтожения пусковых турецкой авиацией
перебрался в пехоту и теперь частенько выезжал на такие
операции.
Но пройти к броне не получилось, со
стороны ближнего грузовика раздался истошный крик:
— Максим!
Я повернул голову и с трудом узнал
кричащую женщину. Это была ОНА! Грязная, в хламиде, с коротко
обрезанными волосами, с синяком на скуле, но все-таки это была ОНА!
Сердце, как когда-то давно, сделало два удара и застучало в бешеном
темпе, как мотор набирающего скорость гоночного автомобиля.
* * *
Тот день начался для меня, как и все
остальные — с раннего подъема в опостылевшей общаге. По коридору
уже шуршали полусонные соседи. На общей кухне что-то журчало,
парило и обдавало запахом домашней еды. Я не любил общую кухню и
старался там не появляться совсем: уж слишком неуловимый и
неприятный дух зависти и интриг там витал, и при этом весьма
густой. У меня как-то не сложились отношения с соседями, да и
желания не было: общага вроде как относилась к Министерству
обороны, но таких военных, как я, здесь было очень мало. Здание
давно превратилось в ночлежку для торговцев с близлежащего рынка,
которые за определенную мзду имели больше шансов при выделении
комнат, нежели наш собрат в погонах. У коменданта кто-то из
родственников был в гарнизонной прокуратуре, поэтому на это
закрывали глаза, а скорее всего имели какой-то интерес. Мне в свое
время совершенно случайно удалось тут обосноваться и в одиночку
занять трехместную комнату и в течение пары лет стойко отбиваться
от попыток кого-нибудь мне подселить. Это был интересный мир. Прямо
«срез общества в канаве», как любил я выражаться. На втором и
третьем этаже жили более привилегированные жильцы, и чем выше к
крыше, тем ниже социальный статус. На пятом этаже жили чуть ли не
отбросы общества, которых по той или иной причине не могли
выселить, и там часто происходили пьянки и дебоши. Вот такой вот
каламбур — чем ниже человек опустился, тем выше он поднимается по
этажам в общаге.