Я не мог оторваться от этого ужасного зрелища и не сразу заметил, что происходит с Трелони, а он скакал от восторга и кричал:
– Он спасен! Он спасен! Я знаю, что делать!
Через полчаса в замок принесли одного раненого. Злыдень с Добряком были крепко-накрепко перевязаны вместе. Доктор заботливо приладил друг к дружке все внутренности и кровеносные сосуды, а потом перебинтовал, истратив при этом чуть не километр бинтов, так что раненый напоминал египетскую мумию.
Дядя долго находился между жизнью и смертью, и мы по очереди дежурили возле него, даже по ночам. Однажды утром кормилица Себастьяна, вглядевшись в его лицо, пересеченное от лба до подбородка багровым шрамом, который спускался по шее и дальше, вдруг сказала:
– Глядите-ка, он, кажется, шевельнулся.
Действительно, по лицу дяди пробежала дрожь, и доктор заплакал от радости, увидав, что вслед за одной щекой стала подергиваться другая.
И вот наконец Медардо открыл глаза, разомкнул губы, поначалу лицо у него было несколько перекошено: один глаз мрачный, другой – приветливый, лоб с правой стороны нахмурен, с левой – гладкий, на левой половине рта играет улыбка, на правой – застыла злобная гримаса. Но постепенно все пришло в соответствие.
– Он здоров, – объявил доктор Трелони.
– Значит, теперь у меня будет настоящий муж! – воскликнула Памела.
Так дядюшка Медардо вновь стал обычным человеком – не злым и не добрым, а таким, в котором равно намешано и злобы, и доброты, то есть на первый взгляд таким, каким он был до того, как его разорвало пополам. Однако он ничего не забыл из того времени, когда существовал в двух лицах, и потому стал мудрым. Он прожил счастливую жизнь, народил кучу детей, и крестьяне не могли на него нарадоваться. Наша жизнь изменилась к лучшему. Не знаю, может, кто и надеялся, что с излечением виконта наступит эпоха сказочного благоденствия, но, конечно, одного здорового виконта мало, чтобы поправился весь мир.
Тем временем Пьетрокьодо вместо виселиц стал строить мельницы, а Трелони, увлекшись корью и рожей, совершенно забросил блуждающие огни. И только я среди всеобщего стремления к гармонии и совершенству грустил и страдал от своей неполноценности. Порой человек чувствует себя ущербным, а все дело в том, что он слишком молод.
Я стоял на пороге юности, но все еще прятался в лесу под деревьями, среди огромных корней, и выдумывал истории. Сосновые иголки превращались в рыцарей, дам, шутов, я раскладывал их перед собой и воображал себя героем бесконечных романтических приключечений. Иногда мне становилось стыдно за свои выдумки, и я убегал домой.