— Ты врешь мне, парень? — Дукан поднялся, чуть наклонил
голову, перенёс правую ногу чуть назад, положил руку на эфес своего
странного оружия и плечом чуть откинул плащ.
— А это имеет смысл?! — прошипел Кальдур и махнул в
сторону воительницы. — Этого уже не скрыть.
Шишка над его бровью не выдержала издевательств, пошла
трещиной, Кальдур со всех сил прижал её ладонью, но это не помогло.
Крупными каплями кровь пачкала пол пещеры.
— Не сердись, мальчик, я всего лишь хочу разобраться в
истине, — голос Дукана из угрожающего вдруг сделался мягким и
успокаивающим, он протянул Кальдуру платок. — Я всегда считал, что
живой доспех становиться частью носителя. Нельзя перестать быть
кайрам. Разве это не так? Как тебе удалось снять его? Тебе помог…
кто-то из них? Ты попросил помощи бледного колдуна, да? Так дело
было?
— Что? — глаза Кальдура округлились от удивления, он
поднял свободную руку перед собой. — Да я бы в жизни к ним не
сунулся! Я жить хотел, так-то. Мне пока не надоело... Я не снимал
доспех. Он сам меня покинул. Сгинул в реке.
— Почему? — Дукан нахмурился.
— Я не знаю. Правда не знаю.
Дукан не сводил с него глаз, поиграл челюстью, словно
пробуя его слова на вкус, убрал руку с эфеса и кивнул.
— Хорошо, мальчик. Сейчас мы разведём огонь и поставим
чай. Мы все немного устали и на взводе. День был не из простых. Я
дам тебе лепёшку с сыром, а ты расскажешь мне всё. Всё, что видел и
всё, что знаешь. А потом мы подумаем, что со всем этим делать.
Идёт?
***
Пресная лепёшка из грубой муки и миска травяного чая
подействовали на него как чарка отменного самогона, когда он был
значительно младше и пробовал это пойло в первый раз. Ноги его
затряслись, потом расслабились, захотели сидеть, и черт их
заставишь теперь куда-нибудь сдвинуться. Он расположился на втором
ложе, придвинулся спиной к уже нагретому камню, чувствовал
расходящееся от живота тепло и старался дышать спокойно. Руки и
нижняя его челюсть ещё подрагивали от нервов, близости смерти и
перенапряжения. Он снова выбрался, был жив и в безопасности.
Привычное чувство какой-то животной радости снова захватило его так
же, как часто бывало много лет назад после подобных
испытаний.
Но бдительности он старался не терять и изучал нового
седовласого приятеля. Впечатление от того складывалось странное.
Лет ему был около пятидесяти, он был крепким и высоким мужчиной,
каким-то образом умудрившимся поседеть полностью так рано. Черты
его лица едва ли можно было назвать благородными — слишком мощная и
кривоватая челюсть, нос картошкой, нависающий лоб. Волосы,
собранные в короткий пучок, выстриженная ухоженная борода,
недешёвая, аккуратная, одежда с богатой выделкой и очень хорошая
обувь говорили если не о его высоком происхождении, то, по крайней
мере, о богатстве или причастности к какому-то высокому положению.
Тембр голоса его был на удивление приятен, седовласый имел хорошие
манеры и был научен разговаривать правильно.