В доме было адски темно. Дженнифер машинально попыталась включить на кухне свет, но это не дало результата. Электричества не было. Хозяйка ощупью обошла холодильник, добралась до шкафчика над плитой, открыла его и достала хрустальный подсвечник, свечу и коробку спичек. Открыв газ, поднесла горящую спичку к конфорке и поставила чайник поверх шипящего голубого пламени. Потом зажгла огарок свечи и присела к кухонному столу.
В своей прошлой жизни она была заядлой курильщицей и, видит Бог, не отказалась бы от сигареты и сейчас, чтобы успокоить нервы и хоть чем-то занять руки, которые дрожали, не переставая, вот уже пару часов. Глаза женщины наполнились слезами, и огненный язычок свечи стал дробиться и расплываться. Все, о чем она могла сейчас думать, – это о своем муже, Тедди, и о том, как далеко она от него сейчас. Без малого в двух тысячах лет…
Дженнифер всегда лелеяла надежду, что снаружи по-прежнему есть мир. За ограждением. За всем этим кошмаром. Что где-то там по-прежнему есть ее муж. Ее дом. Ее работа в университете. В каком-то смысле именно эта надежда поддерживала Дженнифер все эти годы. Надежда на то, что однажды утром она проснется дома, в Спокане. Тедди, все еще спящий, будет лежать рядом с нею, и это место – Заплутавшие Сосны – окажется только сном. Она тихонько выскользнет из постели, отправится на кухню и сварит вкрутую яйца, приготовит мужу кружку крепкого кофе. Она будет ждать его, сидя у кухонного стола, и он вылезет из кровати в той своей кошмарной пижаме, взлохмаченный, заспанный и ужасно любимый. Она скажет: «Ночью мне снился странный сон», – но когда попытается рассказать об увиденном, то все пережитое в Заплутавших Соснах потеряется в тумане забытых сновидений. Она улыбнется мужу, сидящему по ту сторону стола, и скажет: «Но я не могу его вспомнить».