Резец небесный (Операция «Испаньола») - страница 12

Шрифт
Интервал


– Что за митинг? – осведомился он недружелюбно. – Вам что, товарищи офицеры, заняться больше нечем?

Он мог сказать, что угодно. Например, «Сегодня отличная погода!». Или: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…». Любая фраза, будь она хоть трижды нейтральной и ни к чему не обязывающей – сказанная тоном, подобным тому, с каким было произнесено: «Что за митинг?», расставляла последние точки над i.

У Лукашевича опустились плечи.

«Господи, – подумал старший лейтенант. – А ведь это действительно конец».

К Громову подошёл Стуколин.

– Что случилось, товарищ майор? – спросил он.

– Ничего, – ответил Громов, глядя куда-то поверх голов. – Ни-че-го! В том-то и дело.

– Да они охренели совсем! – ругнулся в сердцах Никита Усачёв.

– Телевизор надо смотреть, – словно бы невпопад обронил Громов, и Лукашевич, хорошо знавший своего командира ещё со школьных лет, когда они сидели за одной партой и ходили вместе в кино, понял, что тот воспроизводит чужие слова, цитирует. – Радио надо слушать. В стране кризис. За доллар двенадцать рублей дают. А вы со своими проблемами уже всех достали…

– Что-то я не пойму, товарищ майор, – сказал Стуколин, прищурясь и потирая кулак. – Кто это декларировал?

– Неважно, – майор всё ещё смотрел поверх голов. – Это как раз неважно.

– А что важно? – взбеленился капитан Усачёв.

Громов повернулся и внимательно посмотрел на него – глаза в глаза. Взгляд у командира части 461-13"бис" был тяжёлый. Усачёв, хоть и старше он был майора на четыре года и в чём-то умудрённее, тут же поумерил своё «священное» негодование и даже отступил на шажок.

– Никого не держу, – сказал Громов, чётко и звонко выговаривая каждое слово. – Думаю, и Свиридов никого удерживать не станет. Кому надоело – хоть сегодня рапорт подпишу.

Лукашевич, наблюдая за развитием маленького инцидента, подумал, что это, пожалуй, идея. Действительно, плюнуть на всё и написать рапорт. И пусть эти ВВС катятся к чёртовой бабушке или ещё куда подальше…

И тут – неожиданно для него самого – мысли Алексея приобрели совершенно противоположную направленность. Он вдруг подумал, что если отправится сейчас писать рапорт и собирать монатки, то никогда уже в жизни не сядет за штурвал боевого истребителя, никогда не поведёт его над облаками, в яркой и синей пустоте поднебесья – назло врагам и вопреки кризисам; с этого момента и навсегда он станет пассажиром и будет летать на престарелых и слабосильных «тушках»