— Как сказать, — спокойно ответил Богдан. — Родился и рос в Москве, живу в Хакасии.
— Что ж вы там забыли? — явно ища подвох, уточнил Виктор Семёнович.
— Коневодческое хозяйство, — усмехнулся Богдан, отвечая на прямой взгляд прямым. — Выращиваем рысаков, производим кумыс.
— А в Москве, что же?
— Небольшой ресторанный бизнес, — размыто ответил, чувствуя желание помыться от липкого взгляда Вероники. Танюша казалась элитной эскортницей рядом с этой мадемуазель.
— И чо, бабы лучше не нашёл, чем Женька? — откинулся на спинку стула Славик.
— Он просто мой квартирант! — вспыхнула Крош.
— Чего? Ох, ля, «ресторанный бизнес», «производство рысаков»! — передразнил брат.
— Ещё и сдаёт, — фыркнула Вероника. — Заполучила бабкину квартиру, теперь деньги гребёт!
— Надо было приезжать и помогать, — огрызнулась Женя.
— Тебя не спросили, — взвизгнула Вероника. — Ты и рожаешь только для того, чтобы малого прописать в квартире!
— Женя у тебя приёмная? — без экивоков рубанул Богдан отцу семейства. — Что за отношение?
— На какое отношение она рассчитывала, когда всю семью надула? Кому рожает, мне? Я помогать отказываюсь, квартира матери все долги списала на сто лет вперёд.
— Слушайте, она же ваша дочь, — Богдан уставился в недоумении на Виктора Семёновича.
Усманов Павел Петрович тоже не ангел, но представить, чтобы он открыто оскорблял Вику или Маришку, Богдан не мог, даже с учётом влияния последней любви всей жизни.
— Что бы ты сказал, если бы твоя дочь рожала от семейного? — отчеканил Виктор Семёнович.
— Моя дочь погибла в девятимесячном возрасте, — прошипел Богдан. — Я бы предпочёл, чтобы она родила в пятнадцать от племени туземцев, но была жива!
— Богдан… — пискнула Крош.
— Домой? — он нагнулся над крошечной, бледной, трусящейся как в лихорадке Женей.
— Д-да, — заикаясь, проблеяла она.
— Пойдём.
В машине Крош тряслась, борясь со слезами, пока Богдан смотрел в одну точку перед собой, собирая себя по кускам заново, заставляя лёгкие перекачивать воздух, а сердце — кровь.
— Прости, — разревелась Женя, не выдержала. Кроха, ни в чём не виноватая перед ним, Яной, Аришкой, всхлипывала и размазывала ладошками слёзы по пухлым щекам с ямочками. — Ты её любил, да? Яну?
Богдан понял, его предположения оправдались. Ёлка Ермолаева не удержала язык за зубами, поведала-таки холодящую кровь историю жизни Усманова Богдана. Как его трясло на похоронах, когда он смотрел на мёртвое, не похожее на себя лицо Яны и крохотный гроб…