– Конечно, – повторила я. – Приходите, я в семь буду дома…
Я теперь всегда буду в семь дома.
Положила трубку, замерла обессиленно на стуле, но в прихожей громко стукнула дверь, затопали ногами мои вандалы, что-то сердито крикнул Сережка, а Маринка ехидно подвизгнула и с упреждающим воплем: «Только тронь, я маме сразу скажу!» – ворвалась в кухню, юркнула за мою спину и оттуда, из надежного укрытия, с обезьяньими ужимками и демонстрациями красного острого кошачьего языка стала дразнить Сережку: «Всем по ириске, а тебе очистки, всем по ириске, а тебе очистки…»
Сережка сделал заявление, подбоченившись для официальности:
– Мама, мне эта стукачка надоела! Больше я забирать ее с продленки не буду! Пускай сама идет домой! Или сидит там до ночи! Мне она надоела…
Через их головы я посмотрела на себя в зеркало – нет, ничего страшного. Только синюшно-бледная.
– Мама, он сам придирается, сначала шкодничает, а потом говорит: не буду я с тобой мириться!
Они боевито препирались между собой, напористо качали права, но я их плохо слышала. Будто ваты в уши натолкала. Или гром над головой грохнул. Гром небесный…
Всем по ириске, а тебе очистки. Незапамятно давно Витечка любил меня и называл Иришка-Ириска. Ириска. Он говорил, что у меня глаза как ириски, коричневые, мягкие, сладкие.
Всем по ириске, а тебе очистки.
Нет, Ириска, все тебе очистки.
– Мама, ты слышишь меня? – дергала меня за руку Маринка. – Галина Лаврентьевна сказала, что родительский комитет велел собрать со всех по три семьдесят на украшение класса. И ты забыла сдать мне за завтраки три тридцать. Галина Лаврентьевна велела положить деньги в конверт и булавкой застегнуть мне в карманчике. Ты не забудешь?
– Постараюсь…
– А где отец? – спросил Сережка.
Где отец? Действительно, а где сейчас наш отец?
– Папа уехал в командировку…
– Мне хочется заплакать – и не могу, – сказала я Людке. – Слезы пропали…
Она сочувственно хмыкнула:
– Ну, об этом не беспокойся – еще наплачешься вволю.
– Что же мне делать? – растерянно спросила я.
– Наплевать, – решительно посоветовала Людка. – Куда он денется? Побесится месяц – приползет на коленях.
– А я что? Что мне-то делать, когда он приползет? На коленях. Или верхом…
– Набить ему фейс, то есть физиономию, часок подуться и сразу же простить.
И поскольку я подавленно молчала, она решила пояснить мне существо вопроса: