Емельянова расклад устроил. К сожалению, авторитетом он пользовался
только у друзей. Тем более — как ученый. Зубров похоже был не
согласен, но ещё не придумал что возразить. Только обиженно
засопел.
Вдруг со стороны входной двери раздалось уверенное царапанье, и в
коридор вошла громадная Василиска. Под блестящей полосатой шкурой
ощутимо перекатились бугры мускулов. Феоктистов несмело приблизился
и, увидев, что любимица не проявляет агрессии, начал восторженно
гладить её. Зубров ещё раз обиженно посмотрел, а квартиру наполнило
мурлыканье.
— Ну, вообще-то, у меня всё готово! — намекнул Емельянов.
— Ну и я готов! — вскочил Володька. Нарочито медленно занял место в
«лепестке». Скрывая нешуточное волнение, заорал:
— Поехали!
Вовка повернул рычаг времени. Николай тут же сорвался с места,
распахнул второй «лепесток» и юркнул внутрь. Емельянов просто не
успел его остановить: ванна уже загудела и начала сворачиваться. Он
лишь заметил, как скрестились два взгляда — осуждающе-недоуменный
Феоктистова и задорный, радостно-вызывающий, Зуброва.
Очнулись
экспериментаторы от солнышка, что всё сильнее припекало бочок.
Второму, кстати, было холодно. И первое, во что оба уткнулись
взглядом, едва открыли глаза, были зелёные живые стебли. Друзья
почти синхронно вскочили, завертели головами. Они стояли метрах в
четырёх друг от друга, на краю густо, даже невероятно густо
заросшей поляны. Лишь собственные «силуэты эмбрионов»
просматривались под ногами, в доходившей до пояса буйной траве.
Буквально в паре метров слева от Зуброва начиналась линия сочных
кустов, обрамлявших небольшую проплешину в мощном лесном массиве.
Никаких следов анабиозной ванны, да и вообще чего-либо
технологичного, вокруг не наблюдалось. Лишь растения мирно
покачивались на ветру, а его порывы доносили до экспериментаторов
волны лесных запахов — от многолетней прели, до медвяного духа
разнотравья. В шуме листвы хаотично звенел многоголосый пересвист
птиц.
— Господи,
это что, лето уже наступило?! — спросил Коля. Володька осуждающе
зыркнул, но ничего не сказал. А очухавшийся Зубров ощупал своё
тело:
— Слушай, по-моему мышцы у меня больше
не стали!
— Мозгов бы
себе побольше вставил, дебил! Ты какого ляда в ванну
полез?!
— Тебе одному, что ли, на халяву
«качаться»?
Несмотря на
эмоциональность, настоящей злости у мальчишек не было. Грубость
составляла их особый жаргон, подтверждавший тесную
дружбу.