– Алло, да, я…
– Это ты? Привет.
Аврора услышала голос Марии Захаровны Потехиной. Голос был немного хриплый – наверное, со сна или от первой утренней сигареты, которую Марья Захаровна – Марьяша – выкуривала обычно с чашкой крепчайшего бразильского кофе.
– Ну, как ты? Как спала?
– Хорошо. – Аврора вздохнула с облегчением – это не он, не муж. – Золотые сны снились, спасибо тебе, Марьяша.
– За что? – спросила Марья Захаровна.
– За вчерашний вечер.
– Ну, детка, ты же сама все это устроила, сама праздника хотела. А я что – я только немножко помогла, чем сумела. Я что звоню-то… Как ты себя чувствуешь после… – Марья Захаровна смущенно запнулась, словно ей трудно было продолжить. – Ну, после художеств этих твоего… Ну наглец! Вот наглец какой… Мне и в голову не пришло, что он может вот так прямо по телефону прилюдно устроить скандал…
– А я мало чему уже удивляюсь. Я ко всему уже с ним, Марьяша, привыкла, – ответила Аврора. – Но спала я, несмотря ни на что, хорошо. Как убитая.
– Ну ладно, значит, порядок, – голос Потехиной потеплел. – Отдохни сегодня как следует, детка. Тебе это полезно. Только, бога ради, не открывай окна – на улице снова копоть и дым.
Аврора откинулась на подушки. В этой квартире в Текстильщиках – тесной и подслеповатой – она родилась. Здесь после смерти отца жила ее мать. Здесь так не любил, почти брезговал бывать Гусаров. Сюда она переехала вместе с детьми после того, как окончательно ушла от него. После загородного дома в Немчиновке все домашнее казалось таким убогим, обшарпанным и бедным, но это было неважно. Пока она и дети поживут здесь, а потом она, Аврора, приобретет что-нибудь более подходящее для себя, сыновей и мамы. И на это ей не придется клянчить деньги у бывшего мужа.
Аврора закрыла глаза – море, искрящееся солнцем, песок…
Надо будет куда-нибудь уехать. Куда-нибудь – значит, только в Марокко. Скрыться хоть на неделю от всего – от этих денежных дрязг, оскорблений, от пустоты, одиночества, ненависти – его ненависти, от которой просто не хочется жить…
Господи, почему он так возненавидел ее? Ведь она так его любила – искренне и преданно. Все ему прощала – других женщин, ночи вне дома, поездки за границу без нее, она все терпела. А он все больше свирепел. Случалось, бил ее только за то, что она была – сидела рядом на диване, дышала с ним одним воздухом. Может быть, он возненавидел ее, когда понял, что она выложилась до конца, выдохлась, испеклась и как певице ей уже не сделать на эстраде ничего больше того, что она сделала? Он возненавидел ее за то, что в свои тридцать два года из звезды среднего разбора она превратилась в одну из самых обычных рядовых исполнительниц? Возненавидел в ней свои обманутые надежды на успех, свои рухнувшие финансовые планы? Но разве за все это можно было ненавидеть свою жену, пожертвовавшую эстрадной карьерой ради рождения детей?